Вот и сегодня на моих глазах напарник не рисовал, не лепил – он создавал мне новое лицо!

– Гошка, где ты этому научился?

– Чему этому? – рассеянно спросил он, прилаживая мне на нос характерную горбинку.

– Этому искусству. Ты же из меня просто другого человека делаешь!

– А ты как думаешь?

– Ну-у… – Никак я не думала, откуда мне знать, где готовят гримеров-волшебников. – Может, курсы какие, жутко засекреченные.

– Нет, Ритка, все гораздо проще. У меня родители гримеры, они и сейчас в нашем драм-театре работают. И я с детства за кулисами, в окружении таких вот коробочек. Это первые мои игрушки были. Сначала я кукол гримировал, потом, лет в десять, отец со мной серьезно заниматься стал. Мама тоже пробовала, но у нее учительских способностей нет – показать может, а на объяснения у нее терпения не хватает. В пятнадцать лет я вместе с ними уже работал, некоторые актрисы, особенно пожилые, предпочитали, чтобы именно я их гримировал. Наверное, с тех пор я и предпочитаю женские лица. С ними интереснее, есть где развернуться.

– То есть ты по-настоящему работал гримером в настоящем театре?

– Ритка, не верти головой, ты мне мешаешь!

Я послушно замерла, напряженно выпрямив шею, и Гошка смилостивился, ответил:

– Ну, работал, и что такого?

– А почему ушел? – Я старалась, чтобы шевелились только губы.

– В армию забрали.

– И ты после армии в театр не вернулся?

– Как раз вернулся. – Гошка приклеил мне короткие светлые брови и осторожно разгладил их. – Смешно, конечно, получилось. Мне, пока я служил, гримерка каждую ночь снилась. Так хотелось в театр, что аж руки дрожали. После дембеля, прямо с вокзала, с чемоданом, к родителям на работу явился. В тот же день на работу оформился, счастлив был, как мальчишка. Собственно, я и был тогда мальчишкой… Сейчас не двигайся, я шрам буду клеить.

– А потом? – выдохнула я, не шевельнув ни одним мускулом.

– Потом останется только губки подправить.

– Я про театр. – В этот раз какая-то жилка, видно дернулась, потому что Гошка погрозил мне пальцем. Но на вопрос ответил:

– Я же говорю, смешно получилось. Проработал месяц и перестал понимать, чего я в этот театр так рвался? До того мне скучно стало, хоть волком вой. Вот я и сбежал. Родители расстроились, конечно: они мною так гордились, и вообще, династия! А я в школу милиции поступил. Вот и вся история. Или, как говорит наш новый клиент Иван Алябьев, – такие дела.

Он отступил на шаг, внимательно посмотрел на мое – точнее, уже не мое – лицо и спросил:

– Как думаешь, линзы цветные нужны?

– Нет, – быстро ответила я. – Не люблю я линзы, от них глаза чешутся.

– Это не важно, это ты потерпишь часок. – Оказывается, вопрос был риторический, напарник вовсе не собирался принимать мое мнение во внимание. – А к такому личику твои глаза не подходят. Сюда нужно что-то светлое, прозрачное… для полноты впечатления.

Он порылся в коробочке с линзами, выбрал пару и ловко вставил их мне в глаза. Я моргнула раз, другой, потом посмотрела в зеркало и признала:

– Ты прав. Знаешь, с таким взглядом я сама себя опасаюсь.

– Думаешь, слишком жестко получилось? Попробовать что-нибудь попроще?

– Не надо. Если улыбочку добавить, то хорошо будет.

Я слегка растянула губы, пристально глядя на свое отражение в зеркале, и Гошку передернуло:

– Нет, Ритка, лучше не улыбайся. А то вдруг у мужика нервы слабые.

Странно – женщина, на которую я сейчас смотрела, вовсе не была уродливой. Немного старше меня, черты лица правильные и даже приятные, небольшая звездочка старого шрама чуть ниже левого глаза тоже общего впечатления не портила. Да и мало ли от чего могут появляться шрамы? Необязательно же криминал – случаются и несчастные случаи, и автомобильные аварии. Я снова попробовала улыбнуться. Нет, Гошка прав, лучше не стоит. Разве что понадобится произвести на Паршина особо сильное впечатление.