– Слушай, а я чего-то не понял: от Владивостока нас тащил паровоз, а тут гляжу – другая машина.

– Электровоз, – ответил машинист.

– А с какой станции пошла другая тяга?

– С Омска. А ты что, паровозник?

– Да, у нас паровозы.

– Где это у вас?

– На Сахалине.

– И что, у вас там железная дорога есть?

– Есть. Японская. Узкоколейная.

– Чудеса. Не знал. Так ты машинист или кочегар?

– Нет. В депо работаю, ремонтником по паровозам.

– А сюда чего прибыл?

– По делам.

– Что за дела?

– Да мы задумали построить у себя круговорот для разворота локомотива.

– Чудно. А то шёл бы к нам, нам тут нужны машинисты на новую тягу.

– Подумаю. Ну, бывай.

– Давай, удачи.

Буров вошёл в здание Казанского вокзала, оглянулся. Увидел надпись крупными буквами «Горсправка» и направился к ней.

– Девушка, где тут можно устроиться на неделю, но не шибко дорого?

– Поезжайте на ВДНХ. Там несколько гостиниц «Колос». С вас три рубля.

Иван спустился в метро. Добрался до ВДНХ и устроился в самую дешёвую колхозную гостиницу. На следующий день утром позвонил по указанному в письме телефону. Через час от гостиницы его подобрала присланная «Победа» и доставила по нужному адресу. Гостя встретила хозяйка.

– Елизавета Абрамовна, – представилась она и проводила его в кабинет хозяина.

Иван шагнул в кабинет и остановился в нерешительности. Он был ошеломлён. Прямо на него смотрел совершенно незнакомый инвалид, не соответствующий портретам. Он сидел в кресле-каталке, держа в левой руке трость. Иван прокашлялся.

– Лев Захарович? – Он подошёл к инвалиду и протянул к нему обе руки.

– Здравствуйте, Иван Леонтьевич. – Хозяин сидел в кресле-каталке. Протянул левую руку. – Это я.

– Здравствуйте, Лев Захарович.

– Как добрались?

– Три дня пароходом и две недели паровозом. Устроился в гостиницу возле ВДНХ.

– А как вас занесло на Сахалин? По вербовке?

– В сорок восьмом после письма к вам меня вызвали и предложили поехать на освоение новых территорий в добровольно-принудительном порядке.

– Ну что ты сделаешь, у нас хватает дуболомов. Заставь дурака богу молиться, так он себе весь лоб расшибёт. Я сам-то не мог тогда физически уделить вам времени. Да, тогда всех ходоков проверяли до седьмого колена. А у вас брат… Сами понимаете… А кругом разруха. Мы все в ту пору жили в особом режиме. А вы тогда хотели что-то сообщить?

– Нет. Задумал написать книгу и очень хотел с вами поговорить.

– А вы разве писатель?

– Мне так думается.

– Ваня, дорогой, извините, Иван Леонтьевич, думать не возбраняется. Но для писательства должны быть данные. Вы уверены, что они у вас есть? Пушкин был поэтом, Лермонтов – поэт, Виктор Гюго – поэт, да все мало-мальски известные писатели прежде всего поэты. Как у вас с этим?

– Пишу.

– Да? А ну выдайте.

– Ну, вот, к примеру:

– Философично. Но очень мрачно. Очень мрачно. Нет-нет, это никуда не годится. Плохо. Очень плохо.

– Почему?

– Ну, потому что очень близко касается меня. Вы что, не видите, во что я превратился? Неужели не видно? Я уже почти полтора года на пенсии. Правая нога и правая рука не действуют. Хожу только по дому, да и то с палочкой. А мне только шестьдесят четыре. Инсульт. И как следствие, парез, или, по-русски говоря, кондрашка. Не делай вид, что ты не видишь, что у меня одна щека висит, а другая натянута. После этого долго не живут. Так что мне осталось немного. А можете сочинить стихотворение в четыре строки?