И наверное, даже когда мы с вами сидели на берегах двух разных, далеких морей, то всё же иногда думали мы одно и то же, об одном и том же, одинаково, похоже, единой душою.

А помните, как “природа усыпала наш путь изгибами”, на опушке берёзовой рощи, в августе? Вы поцеловали меня второй раз там, и опять, так горячо и нежно, что это не могло быть случайностью.

А помните Сокольники? Первый снежный день, когда всё было как в сказке, и мы с вами ходили, ходили, и никак не могли уехать? Разве не одинаково думали мы с вами, когда протягивали друг другу руку через маленький противо-инфекционный заборчик вокруг больничного корпуса?

А сколько раз гуляли мы с вами зимою потом по Москве, и вы один раз сказали мне, что “вы даже сами не знаете, как часто мне хочется то же, чего и вам”, хотя только перед этим мы с вами высказывали совершенно разные желания – мне хотелось быстрой скачки в санях, по морозцу, а вы сказали, что “мне – наоборот, хочется покоя и тепла”. И, право, мне в душе хотелось того же.

А помните, как мы ездили в лес на лыжах, как заблудились там, в просеках, как хорошо было вырваться из города в зимнюю, заснеженную природу. И на одной из просек мы стали рядом и вы поцеловали меня в третий раз, так горячо и нежно, что это не могло быть случайностью…

А помните, как под Новый год мы танцевали с вами в пустом зале, и как легко и свободно было, и вы сказали – “почему с вами так легко танцевать?” – и я тоже думала – почему? – да просто потому, что обоим нам было легко и хорошо друг с другом, потому что опять же сердца бились “синхронно”.

А когда мы ждали машину, уже под утро, и музыканты уходили домой – помните, они выходили из подъезда? – мы тоже думали одинаково, потому что я думала о том, как вы мне близки и дороги, а вы сказали мне, совершенно неожиданно для меня: “Милая моя, родная моя…”, а я даже не нашлась, что вам сказать. Как красиво, как чудесно всё это было, Витюша, вы только вспомните!

А viva sapata?[34] Мой “максимальный” день рождения?

А всё, что было в марте?

Ведь я о вас думала не переставая, со второго по девятое марта[35], мысль эта была как звёздочка ночью, как крепкое плечо рядом, как глоток воды в зной – если бы не было у меня вас, друг мой славный, не знаю, так ли я выдержала бы всё, что было.

И из сотен глаз, с которыми я встретилась в те дни в Колонном зале – ваши глаза были глазами родными, глазами, в которых была для меня жизнь, надежда, будущее – всё то, что, казалось, рухнуло и исчезло в те дни».

Светлана пишет о смерти отца. Чтобы передать обстановку в Доме Союзов во время прощания со Сталиным, я ненадолго прерву Светлану и расскажу о собственном впечатлении от увиденного 8 марта 1953 года. В тот день отец повёз нас с сестрой в Дом Союзов. Мне было тогда девять лет, но помню всё так, как будто это было вчера. Если Вы, читатель, вспомните какое-нибудь важное событие, когда были в таком же возрасте, то легко поймёте меня.

На служебном автобусе мы подъехали к шестому подъезду Дома Союзов со стороны Пушкинской улицы (теперь Большая Дмитровка). В зале приглушённо звучали траурные мелодии, было сумрачно. Воздух в зале от хвои венков был терпким и горьким. С правой стороны от возвышения, на котором был установлен гроб, стояло несколько рядов скреплённых между собой кресел с откидывающимися сиденьями, которые, как рассказывал мне потом отец, принесли из кинотеатра «Стереокино» (3D по-сегодняшнему), располагавшегося напротив Дома Союзов в здании гостиницы «Москва».

Перед креслами стояли обычные стулья, на которых сидели дети Сталина, их родственники и знакомые. За ними, в рядах, было много людей, но все сидели очень тихо, разговоров не было. Лишь иногда слышалось журчание жидкости, наливаемой в поминальные рюмки. Сиденья кресел были откидные, и я, пробравшись между рядами, сел почти рядом с военным в иностранной форме с золотыми листьями на отложном воротнике. В следующем ряду за нами в солдатской гимнастёрке без погон сидел плачущий Шолохов.