Дома я первым делом засунул ее под горячий душ и велел сидеть там, пока не выпущу. А сам заметался по квартире: выжимал как мог пальто и одежду, развешивал на батареях, грел рыбный суп, мастерил бутерброды…

Потом она сидела на кухне и, не поднимая глаз, послушно потребляла пищу, а я давился комом, что встал поперек горла. Доела, аккуратно вернула ложку на место и замерла, уцепившись побелевшими пальцами за столешницу.

– Добавки?

Мелкая, все так же глядя в стол, молча помотала головой.

Я вздохнул, готовясь к нелегкому разговору:

– Ну, пошли тогда в комнату.

Усадил ее в кресло, накрыл пледом. Сам сел на тахту напротив и включил торшер. Доверительно наклонился вперед, сложил ладони «пирамидкой» и негромко приказал:

– Рассказывай.

Она дернулась было что-то говорить, но изо рта вырвался только длинный всхлип.

Я осторожно взял ее пальцы, осторожно их помял:

– Мне можешь рассказать все. Обещаю, что мое отношение к тебе от этого не изменится.

Она кивнула, еще раз всхлипнула, потерла припухшие веки и начала рассказывать. Я слушал тихий монотонный голос, смотрел, как лихорадочно дергаются жилки на худой девичьей шее, и заводился, зверея. Челюсти свело от острого желания вцепиться врагу в кадык. Мир качнулся и поплыл, выворачиваясь наизнанку кровавой пеленой.

Мотанул головой, приходя в себя. Главное сейчас – не напугать ребенка. Я попытался натянуть на лицо улыбку и не преуспел. Губы судорожно подергивались, лицо перекашивало гримасами. Хорошо, что Мелкая занавесила глаза челкой и смотрела в пол.

– Вот… Маму вчера похоронили… Я и решила… В детский дом не хочу… – Узкие плечи опять начали подрагивать. – Так – тоже…

Я решительно пересел к ней в кресло и приобнял. Она тут же доверчиво уткнулась мне куда-то в грудь, и футболка стала намокать. Я чесал ей за ушком, бормотал что-то успокаивающее в затылок и прокручивал в уме немногочисленные варианты.

«Ах как жаль! – от досады поскрипел я зубами. – Убивать этого урода нельзя. Как ему повезло! А тогда… Тогда только таким образом».

– Так, Мелкая, – с трудом я расцепил ее руки и встал. – Адрес говори.

– Зачем? – Она безуспешно пыталась стереть ладонями со щек мокрые дорожки.

Я достал из шкафа еще один носовой платок:

– На. Успокаивайся. Обещаю, все будет хорошо. Я поговорю с твоим отчимом.

Она с силой вцепилась в мою руку:

– Нет! Не надо… Он не будет тебя слушать!

Я наконец смог улыбнуться – вышло довольно пакостно:

– Будет. Я могу быть убедительным. Когда надо – очень убедительным. Верь мне. Просто верь.

Она вскинула на меня темные омуты серьезных глаз и сказала тихо, но твердо:

– Я тебе верю. Давно.

– Ну… Вот и славно… – Я невольно вильнул взглядом вбок. – Сиди спокойно, отогревайся. Родители сегодня поздно придут – в театре. Есть еще захочешь – в холодильнике лоток со вторым. Давай, адрес говори.

Потом покачался с пяток на носки, обдумывая детали.

– Он ведь тебя удочерял, да? Свидетельство о рождении где лежит? Памятные фотографии есть? Ключи давай.

Выслушал ответы, посмотрел в наполненные надеждой глаза и пошел на кухню. Повертел в руке стальную вилку и засунул в задний карман штанов. Все еще подрагивающей рукой налил воды и медленно, стараясь не лязгать зубами по стеклу, выпил.

Нет, все верно. Я не могу иначе.

До ее дома я добежал минут за пять. Взлетел, толкаемый лютой ненавистью, на четвертый этаж. Скрежетнул, проворачиваясь, ключ, и я толкнул противно скрипящую дверь. Пахнуло жареной курицей.

– Пришла? – донеслось откуда-то справа. – Где шлялась столько, бестолочь?!

Я длинно втянул через нос воздух и двинулся на звук. Навстречу мне из кухни вывалился рыхловатый мужичонка в растянутых трениках и застиранной до серого цвета майке.