Капитан послушно заскрипел карандашом, делая набросок приказа, а Сычев подошел к столу, дрожащей рукой взял недопитый стакан чая и хлебнул из него добрый глоток. Поморщился – чай совсем остыл, стал неприятным. Отодвинув стакан в сторону, генерал снова подошел к окну и прижался разгоряченным лбом к стеклу.

Уже утро, рассвело, а он уже сутки на ногах. Стоило поздним вечером прилечь на кровать и закрыть глаза, как сообщили по телефону, что глазковский гарнизон восстал. А следом, с разрывом в один-два часа стали приходить сообщения, что восстали солдаты всех частей, расквартированных в Заиркутном военном городке, потом на станции Иннокентьевской. Все окружные склады перешли в руки мятежников из Политцентра…

Сычев заскрипел зубами – щуку съели, а зубы остались. В городе их всех скопом Черепанов арестовал, но глазковские твари уцелели и теперь принялись за свое черное дело.

Барнаул, Томск, Красноярск, Черемхово – и вот теперь Иркутск. Армия оказать помощи не может, она еще не дошла до Енисея. Остается только надежда на атамана Семенова, этого выскочку, мужлана с грязными ногтями, что может двинуть сюда войска. И он уже их выслал, вот только вестей от этого клятого Арчегова нет, где его носит со своими бронепоездами. Чтоб его…

Генерал обернулся – начальник штаба уже вышел из кабинета, а за деревянной перегородкой комнаты характерно стучала печатная машинка. Лыба дело знает и приказы скоро подготовит.

И Ефим Георгиевич, как загнанный волк, снова стал мерить шагами кабинет. Подошел к шкафчику, потоптался и решительно открыл дверцу. Внутри стояла початая бутылка водки и граненый стакан. Генерал налил себе на два пальца и «торчком», как в свои лучшие гвардейские годы, хлобыстнул водку единым глотком.

По пищеводу разлилась приятная теплота, и генерал шумно вздохнул. Подошел к столу, вытащил из пачки папиросу («Лира» – это все, что осталось от старого мира, усмехнулся в усы, вспомнив), смял крепкими зубами картонный мундштук и, чиркнув спичкой, закурил. Привычный табачный дым несколько успокоил взвинтившиеся нервы.

И генерал вспомнил столицу, где целый год он, тогда лишь подъесаул лейб-гвардии сводно-казачьего полка, провел при дворе, где он, простой амурский казак, видел императора и императрицу, даже говорил с ними. Как тогда, при встрече Рождества…

– Ваше превосходительство, приказы готовы, – Лыба уже зашел в кабинет и красными от усталости глазами посмотрел на генерала.

Сычев подошел к столу, быстро прочитал напечатанный текст. Взял ручку, обмакнул перо в чернила и размашисто подписал первую бумагу, затем наложил свою подпись на вторую. Поднялся из-за стола, ощерил зубы.

Теперь мятежникам крышка – вначале пушка с Первушиной горы обдолбит Глазково, а потом начнет стрелять по Заиркутному городку, благо дистанция позволяет. И это все, что он может сделать сейчас – чехи не отдадут пароходы для перевозки юнкеров. Сволочи! Но где ротмистр Арчегов? Где его носит со столь нужными сейчас броневиками…

Слюдянка

С утра жизнь на вокзальной станции забила ключом, охватив и деревянный городок, ничем, кроме пары зданий, не напоминавший Ермакову прежнюю, вернее – будущую Слюдянку.

С запада, от Кругобайкалки, в коротком промежутке времени подошли сразу три эшелона – два с русскими беженцами, а третий с чешскими солдатами, числом в сотню, на сорок теплушек и платформ. Хорошо устроились братушки в русских вагонах – вырезали в стенках окна, вставили стекла и установили внутри печки. И всего на четверых солдатиков шел такой вагон, набитый русским добром под завязку, и с русскими женщинами в придачу, для скрашивания суровых солдатских будней. Не войсковой эшелон, а какая-то передвижная барахолка с ППЖ (походно-полевыми женами на армейском жаргоне).