– Что случилось…

Договорить Фомин не успел – жесткая ладонь прикрыла ему рот. А немец склонился и стал шептать на ухо.

– Есть телеграф из Красноярска. Передано, что восстание Политцентра в Иркутске жестоко подавлено прибывшими из Забайкалья бронепоездами и войсками полковника Арчегова. Досталось и чехам – их корпус подписал соглашение с Сибирским правительством Вологодского…

– Что?!!!

– Не ори! Людям еще спать и спать! – прошипел Шмайсер.

– Этого быть не может! Чистейшей воды дезинформация! – Фомин машинально глянул на часы – половина четвертого, он спал ровно четыре часа.

– Я тоже так думал, но проверить надо?! Вот и поляки из Ачинска умотали, так что буксы на вагонах горели. Записи свои подзабыли. Хоть на польском, но читаемо, благо переводчики есть.

– Как ты их раздобыл?

– А мои егеря на что? Взвод конных на станцию и в город днем отправил, информацию собрать, а они у меня толковые и способные. Сам выпестовал! – с откровенной гордостью прошептал Шмайсер.

– Царя разбудишь! – прошипел Фомин и задумался – новости шокировали. А Шмайсер принялся шептать прямо в ухо:

– А знаешь, друже, как эта Сибирская армия еще именуется?

– Нет. А как?

– Императорской. И вернулись там к чинопроизводству до марта семнадцатого. Вот так-то! Наш «фон» Бимман со мной согласен – он тут по своей линии всех подряд шерстит.

– Ни хрена себе, попил водички, – потрясенно сказал Фомин. Он окончательно проснулся и знал, что уже не уснет. Новости ошарашили кипятком. Капитан к фантазиям не склонен – он уже год негласно занимал должность начальника разведки дивизии и ни в чем подобном уличен не был. И главное, что Бимман, то есть полковник Георгий Николаевич Юрьев, тоже чистокровный немец, взявший фамилию жены в пятнадцатом году на волне германофобии, от которой Петербург Петроградом стал, с ним был в том согласен.

Это сразу заставляло задуматься – бывший помощник полицмейстера, а сейчас начальник Шмайсера по разведке, контрразведке и прочим «грязным» делам был расчетлив и к «пустышкам» совершенно равнодушен. Даже в отступлении, где бы ижевцы не проходили, он занимался вербовкой агентуры, оставляя ее на будущее.

– Надо Мики разбудить…

– Да не спит он, – чуть слышно хихикнул Шмайсер, – сразу проснулся и теперь подслушивает нас.

– Я не подслушиваю, а осведомляюсь, – тихо произнес Михаил Александрович и присел на кровати. Спросил нарочито равнодушно:

– Так что нам делать, барон?

– Первым делом надо разбудить денщика, принести горячей воды и наточить бритву…

– Это зачем? – дружно выдохнули «Михайлов» и Фомин, воззрившись на немца так, словно тот спятил.

– Побрить тебя, ваше величество. Пора настала в царственный вид приводить, мундир сменить, а золотые погоны генерал-лейтенанта я тебе давно раздобыл, даже две пары. И униформу соответствующую, не босяком же русскому царю ходить.

– С чего ты решил? Ты же раньше настрого запрещал мне бриться!

– Сменилась ситуация, появились новые для нас вводные. В Красноярск вошли минусинские партизаны, коих поднимают на восстание этими листовками. Прочти, государь, очень интересно, прямо захватывающе.

Михаил Александрович взял в руки листок бумаги, который ему сунул Шмайсер, зажег свечку и принялся читать, беззвучно шевеля губами. Потихоньку его лицо вытянулось в гримасе бескрайнего удивления.

– Как это понимать прикажете? «За царя и советскую власть»?! Меня признали Троцкий и Ленин, и лишь Колчак упрямится?! Что это за чушь?!

– За этой, как ты сказал, чушью стоят двадцать тысяч штыков – сила нехилая, а по местным меркам мощь неимоверная. Пора большевикам своей демагогии отведать, пусть она как бумеранг к ним вернется.