Жители Котомкино протоптали удобную тропинку, ведущую к двум соседним селам. Не только простое людское гостеприимство являлось главной причиной столь частых посещений и не давало зарасти народной тропе. Гавриловский кабак славился на все бывшие барские владения. По вечерам, после рабочей смены, там не было отбоя от мужиков, да и некоторые бабы не брезговали туда захаживать на огонек. Даже страшные известия о возвращении графа-упыря и шастаньи по лесу медведя-людоеда смогли отвадить от известного заведения далеко не всех любителей заложить за воротник. Тропа не затерялась в сугробах, и после сильной метели посетители кабака успели ее освежить до нашей прогулки.

В лесу росло много рябиновых деревьев. Много лет назад их приказал сажать писатель-охотник, и с той поры они хорошенько вымахали, разветвились на высоких макушках. Не все ягоды успели склевать птицы. Мы застали за полуденной трапезой стайку соек. Птицы подпустили людей довольно близко, не улетели, как только заметили наше приближение, и у нас получились хорошие снимки.

После соек нам позировали две белки на запорошенной добела высокой сосне. Одна из них лущила длинную шишку, а вторая то бегала вокруг оголенного снизу ствола, то прыгала по веткам, отряхивая с них снег.

К озеру нам пришлось спускаться, пробираясь едва ли не по колено в снегу. Оно гладкой белой скатертью раскинулось в низине, поросшей тонкими молодыми деревцами. Снег с него сметали порывы ветра, обнажая синий ледяной простор. Мне странно было видеть девственно чистый лед, нетронутый следами от коньков.

Приглядевшись к озеру через фотообъектив, я заметила на нем затянувшиеся проруби в насиженных рыбаками местах, но и они не нарушали впечатления природной целостности, того разительного отличия от городского катка, что меня завораживало и заставляло всматриваться в удивительную синь, надеясь разглядеть под замерзшей толщей движение большого карпа, окуня или щуки.

Медведя заметила случайно. Регулируя фокус, перевела свой “фотоприцел” выше и левее, и тут же поняла, что смотрю на широкую морду косолапого хозяина леса, а он во все глаза уставился на меня. Пригнув голову, зверь сделал пару осторожных шажков ближе к береговой кромке и остановился.

– Смотри, – я легонько стукнула подругу по плечу, отвлекая от скользящего по тонкой березке поползня.

– Мед-ведь, – Тоня заикнулась, дрогнув со страху.

Без приближения через объектив зверь выглядел не настолько страшно и внушительно, казался маленьким и несуразным темным пятном, но мы-то знали, что это обманчивое впечатление.

– Бежим к деревне, – сказала я, и мы вместе попятились от озера.

Сперва ступали медленно, чтобы хуже не привлечь внимание шатуна-людоеда резкими движениями, а потом стали ускорять шаг, не выпуская зверя из поля зрения.

Медведь шагнул на лед и пошел прямо по нему. Он словно никуда не торопился, понимал, что две слабые девушки далеко не убегут по высокому снегу, да и ружья при них нет, которого он еще мог бы побояться.

Мы не могли вернуться к тропинке, для этого пришлось бы делать крюк и приблизиться к медведю. Пробирались сквозь сугробы, уповая лишь на непрочность льда.

– Хоть бы он провалился в студеную воду, как немцы на Чудском озере! – в сердцах выпалила Тоня.

– Разве там не шведы были? – я усомнилась в ее познаниях по части истории, стала вспоминать школьные уроки.

– Шведов разбили под Полтавой, – с уверенностью возразила Тоня. – Дед у меня оттуда родом.

– А-а, ну значит, немцы, – от страха у меня стал пропадать голос.

Медведь, вопреки нашим горячим пожеланиям, никуда не провалился. Он уверенно ступал по льду и даже не скользил.