Ты надломил каблук и не заметил,

Ты разодрал убогий шарф по шву.

В прорехи куртки лезет встречный ветер,

А солнце жадно лезет на Москву.

Ты потерял надёжный левый адрес –

Там сел консьерж, и больше не пройти.

В кармане куртки возраст – ровно двадцать,

И скоро станет ровно плюс один.

Ты разглядел немногое, отсюда

Не разберёшься – правда или нет.

Под старой курткой – битая посуда

И капли синтепона на спине.

Ты не искал – тебя всегда находят

По чутким безнаказанным «жучкам».

В подкладке куртки – стены подворотен,

На вороте – подкова для крючка.

Тебе не дали никаких инструкций,

Лишь указатель с километражом.

Прорехи куртки криво улыбнутся

И просипят: «Всё будет хорошо».

Прорехам этим ни конца, ни края,

Глотают ветер, наедаясь впрок.

И если их однажды зашивают,

То вместе с ними зашивают рот.

Пустота, пустота моя, худенькая и костлявая…

Надоело тебе пустовать под шальными усмешками,

Надоело тебе только прямо (всегда только прямо ли?),

Надоело цепляться за дамки, пора нам и в пешки бы.

Пустота, пустота моя, нервная и задиристая,

С нас хватило карабкаться первыми на баррикады –

Мы довольно ломались и даже почти обломились.

Поворачивай к чёрту. Пора возвращаться обратно.

Поворачивай, милая, здесь оставаться нам нечего.

Мы ещё погуляем, родная, и трижды наполнимся,

Понакупим рубашек развязных, оторванно-клетчатых,

На угарные, странные сны обменяем бессонницу

И завяжем с войной, которая нам не объявлена,

А то ведь мы себя и не вспомним-то в мире и мирными…

Пустота, пустота моя… Худенькая и костлявая.

Назовут дезертирами – значит, пускай дезертиры мы,

Обвиняют в предательстве – хрен с ним, пускай и предатели,

Мы же кем только не были, даже потухшими свечками.

Так что, нам ли с тобой привыкать, и вообще – привыкать ли?..

Так что, нам ли с тобой, пустота моя, привередничать?..

Это мы поднимаемся в шесть и ложимся в два,

Забывая себя в разноцветных подземных ветвях.

Это мы запускаем китайский фейерверк во дворах

И стоим на ногах так же крепко, как на бровях.

Это мы, улыбаясь, читаем диагноз «гастрит»

В тёртой карточке, зная, что будем жрать «Доширак».

Это мы запиваем выхлопами огни

Обожаемых нами проспектов и автострад.

Это мы – «биомасса» любого из блёклых цветов,

«Быдло», «менее, чем средний класс», «больше, чем ничего».

Это с нами всегда что-то категорично «не то»,

Потому что мы и в благодетели видим развод.

Это мы, что ни делаем – кажется, будто насмарку,

И, когда оно заколебёт, выдыхаем селитру.

Это мы разоряем крутые московские парки,

Потому что не знаем, что может быть чище спирта!

Это мы. Это я. Это вы. На засохших окраинах,

Затыкавших аппендиксами ляжки длинных заторов,

Обитают весёлые, злые и пёстрые стаи.

Это мы. Мы сильнее всего дорожим этим городом.

Крутишься, маешься, дёргаешься, и невольно

Осознаёшь – между мелкими тучными взвесями

Нету тебя. И меня. Никого. Только

Холодно, пусто и весело.

Шаришь по дну, песчинки влезают под ногти

Старой заезженной песней. Пусть не до песен,

Но всё равно что-то крутится, что-то, вроде:

«Холодно, пусто и весело».

Крепко хватаешься – мимо, бросаешься – мимо,

Кажется – нахрен утонешь во всём этом месиве,

Хочешь отлив. Вспоминаешь, что перед отливом

Холодно, пусто и весело,

Злишься… А злоба – одно, что останется значимо.

Время пройдёт – там и злоба покроется плесенью.

Это затем, чтобы не приходилось откачивать.

Холодно. Пусто. И весело.

Постапокалипсис – это если

Время не топчется и не мнётся,

А протекает меж пальцами вместо

Воды из-под крана.

Постапокалипсис – колкий ветер,

Занял нагретое место под солнцем

Вместо тебя, вместо всех, кто метил.