Нейт постоянно смахивал с себя упавших с деревьев пауков, жуков, многоножек, распугивал чирикающих в зарослях желтых и синих птиц. В подоле его майки лежали моллюски и помятые фрукты. Штаны разодрались на коленях, в районе паха и клочьями висели на нем.
«Первое, – размышлял он, – нужно вспомнить, что привело меня сюда. А пока нужно поддерживать в теле жизнь. Давать ему пищу и воду. И не забывать о девочке. Нам повезло, что мы наткнулись на укрытие».
«Второе: надо быть готовым к болезни, – решил он. Его уже лихорадило и мутило. Едкая кислота подбиралась к горлу, выжигая пищевод. – Похоже, температура. Возможно, отравление мидиями. Я же их ел сырыми. Или это обезвоживание?»
«Третье: важно как можно больше разговаривать с девочкой. Нельзя, чтобы она окончательно замкнулась», – он и сам переживал за свою психику, но понимал, что речь позволяет сохранить рассудок. Даже если говорить с самим собой.
«Наконец, четвертое: необходимо найти людей. Тогда все станет понятно. Пожалуй, это самое важное», – заключил он.
Когда он вернулся, Сифинь уже спала.
Он с облегчением вздохнул, убедившись, что она в безопасности. Напившись, он устроил из папоротника нечто вроде подстилки. Затем положил фрукты в дальний угол на кучу веток.
Теперь спать, спать и ни о чем не думать!
«Все это не может продолжаться вечно», – решил он и рухнул в сон.
Много позже, вспоминая эти дни, он возвращался в памяти к тому, как выдалбливал камнем углубление у стены, чтобы туда стекал самый крупный ручеек. Там за сутки стало скапливаться достаточно воды.
– Прошло три дня, как мы попали сюда, – сказал он.
Он вновь застучал зубами – дрожь накатывала приступами. Ночами у него поднимался жар, и он бредил. Сил почти не осталось, и постоянно хотелось пить.
– Да, – просто ответила девочка.
Он ясно почувствовал, что она еще больше замкнулась, и будто невзначай добавил:
– Утром я видел людей, дитя.
Это сработало как триггер.
Сифинь с мольбой взглянула ему в глаза:
– Почему? Почему ты ничего не сказал?
– Если это был не сон, и они…
Она отвернулась.
– Я сегодня ходил к океану, но никого не встретил. Музыка по-прежнему звучит, я даже…
– Где ты их видел? – спросила она.
– Утром я встал по нужде и заметил на пляже трех человек.
Он почувствовал, что оправдывается. Ему стало стыдно.
– Ты не сказал мне! – всхлипнула она.
– Я боялся дать тебе ложную надежду… Сначала я хотел сходить и проверить. Но, как я уже сказал, там никого не было…
– Нужно идти дальше вдоль берега, – перебила она. – Ты же сам говорил!
– Это может быть опасно.
– Не опаснее, чем сидеть в этой вонючей пещере.
III
Брахур умирал от жажды.
«Холодная вода, прозрачная, как лед, очищающая, кристальная, сверкающая», – он думал о ней, добавляя всевозможные эпитеты, и представлял, как он пьет ее, втягивает ртом, смакует, и тысячи целебных серебристых нитей устремляются в него, неся в себе жизнь.
«Три дня, уже три дня здесь», – врезалась в сознание мысль.
Парень лежал в тени развесистого дуба. Неподалеку, под соседним деревом, хрипели двое мужчин. Брахур видел, как утром, перекидываясь шутками, они пили из океана. Не это ли самое опасное? Теперь же они лежали, придавленные к земле зноем.
Раскаленный воздух дрожал: мерно, студенисто колыхалась гладь океана, а позади вставал лабиринт из зарослей.
Брахур боролся с рвотой, спазмами подступающей к горлу. Перед глазами плыли круги. Он где-то читал, что обезвоживание приходит незаметно, проявляясь лишь несколькими симптомами.
От океана тянулась музыка. Брахур узнал величественный аккорд, исполненный виолончелью, – фа мажор, продлившийся четыре такта.