Тем временем распорядитель вышел к публике:

– Судьи посовещались и решили: несмотря на то, что создатель этой книги не сказал ничего сверхнеобычного, он, тем не менее, прав. И совсем не нужно дожидаться вечера, чтобы доказать, что я действительно пойду спать, а утром встану и позавтракаю. Потому победа присуждается Юргелио Корсо и его учителю, который, без сомнения, вовремя пришел на помощь своему ученику…

Распорядитель покосился на Гераклида, а тот гордо вскинул голову и расправив плечи, отчего разом словно бы похудел и помолодел.

Дальнейшие события смешались в один большой ком.

Вот сияющий Гераклид получает из рук распорядителя огромный мешок с драхмами.

Вот толпа с приветственными криками провожает героев на вечерний поезд до Дельф.

Вот Гераклид на прощание читает людям свои дурацкие стихи, потрясает книгой, а затем, с криком: «Это мой вам подарок!» – бросает ее в толпу.

Таким образом, в себя Юлиус пришел только в комфортабельном купе, в котором кроме него и сжимающего мешок с деньгами Гераклида не было никого.

Сразу же, как только мозг начал работать, мошенник отобрал у своего «учителя» мешок; набросился на него с обвинительной речью по поводу потерянной книги; отмел все возражения, что на этой книге была картина Гераклида, которую тот и подарил «своим почитателям»; задумался о произошедшем; ворча и хмурясь, отсчитал примерно треть драхм и вручил скульптору; выругался; попытался вернуть деньги назад, но сам же себя остановил рассуждениями о том, что Гераклид их все же заработал; сунул мешок с монетами под подушку; потребовал у соседа даже не дышать и уж тем более не мешать спать до самого приезда; уснул.

Это был долгий и насыщенный событиями день. И Юлиус был очень рад, что он наконец-то закончился.

– …И улицы там полны цветущих деревьев. Тонкий аромат их волшебен, он проникает в легкие, а затем – и в сердца людей, кои прибыли к ступеням храма, дабы взглянуть сквозь тьму и мрак неизвестности на светлое будущее…

Юлиус приоткрыл глаза, зевнул и потер вагонное стекло. Перед въездом в полис поезд тащился немилосердно медленно. Немилосердно – потому что чем ближе к Дельфам они приближались, тем возвышеннее становился непрекращающийся поэтический бред Гераклида. Вместо того, чтобы спокойно сидеть на месте и смотреть в окно, тот вертелся, подпрыгивал, то и дело пихал Юлиуса локтем и, не смолкая, выдавал все свои познания о городе великих оракулов. Корпс сам себе толком не мог объяснить, почему он еще не задушил оратора подушкой, сохранял видимость спокойствия и даже поддерживал беседу.

– Я, конечно, не знаток медицины, и – уж тем более – не знаток ботаники, дружок Однако путь запаха из человеческих легких в сердце кажется мне невозможным, ну, разве что несчастный паломник был ранен в грудь, и между двумя органами появилась дыра.

– Ты ничего не понимаешь в поэзии!

Гераклид выпятил губу и замолчал. В прошлый раз его хватило на тридцать секунд. В позапрошлый – на полторы минуты. Так что долгого отдыха ушам Юлиуса не светило. Он начинал жалеть, что ночью тайком не сошел на какой-нибудь маленькой станции, где ему уж точно не пришлось бы выслушивать про…

– Оракулов, коих здесь в десять раз больше, чем в любом другом полисе, можно увидеть почти в каждом храме. Одни сидят, склонившись над курильницами, и видят картины грядущего в душистом дыме. Другие, распростершись на мраморном полу перед статуями богов, молят тех о снисхождении и мудрости прозрения. Третьи же тайком выходят в город через тайные двери и бродят по переулкам вслед за солнечными лучами, что чертят путь свой в пыли или утреннем тумане. И полис величественно плывет сквозь время, поддерживаемый ладонями небожителей и лелеемый ими, чтобы люди вечно могли приходить сюда…