– Простите, я слишком долго говорил, хотя мог сразу ответить на ваш вопрос.

Роуз встала рядом с ним.

– У меня просто не хватит магических сил, чтобы переместиться в Эрию. Да что там! Мой предел – замок. Слишком много я отдал Асилии. Поэтому я не знаю, что происходит вне этих стен. Анвер иногда делится со мной новостями.

– Когда бахриман переходит портал в одиночестве, запас магии не уменьшается? Я правильно поняла?

– Нет, ее вытягивают только женщины. Если я не оторву своего сына от Лолибон, она опустошит его.

– Но Анвер останется жив?

– Он будет похож на птицу, которой оторвали крылья…

– А его болезненная страсть к королеве прекратится?

– С последней каплей магии. И королева выбросит его, как выпитый коксовый орех.

– Неужели Лолибон не понимает, что владеет источником, который нужно беречь?

– У нее есть запасной.

– Петр?

– Да. Поэтому она взбесилась, узнав, что кто–то пил из ее источника.

– Два перехода – два глотка? Я правильно поняла.

– Да. Пока не понесли дитя.

Роуз тут же вспомнила дурно–пахнущее варево и шепот Петра: «Давай, малявка! Ты ведь не хочешь забеременеть?»

И опять ее сердце прошила боль. Он не о ней заботился, он боялся за свою магию!

Как доверять Петру, если магия – самое важное для него. Он и Лолибон не поддается только потому, что бережет свои силы!

– Скажите, а почему Петр терпит Лолибон, почему не покинет Тонг–Зитт? Я понимаю вас, вы здесь из–за Анвера, понимаю Анвера – он привязан к Лолибон, но что держит Петра?

– Я думаю, что он не уходит из–за нас. За шесть лет мы стали ему семьей. Он любит Анвера, как брата, хотя тот сейчас плохо относится к нему из–за ревности к королеве. Но Петр понимает, сам болен той же болезнью.

– Я видела его.

– Знаю. Я был в Райском саду. Незримый.

– Стояли за второй дверью? – Роуз улыбнулась.

– Вы понимаете, что Петр исказил правду. Ему пришлось.

– Мне сейчас трудно разобраться, где ложь, а где истина. Все перемешалось. Вы слышали, что он сказал мне на прощание?

– Нет. Я почувствовал его боль. Он сильный мальчик, на его месте я давно бы сорвал голос от крика. А он молчит. Не хочет королеве доставлять удовольствие. Так что он сказал?

– «Найди в четвертом лабиринте солнце».

– Это все меняет, – старик пошатнулся, но успел схватиться за оконную решетку. – Это все меняет.

– Что? – Роуз испугалась, что Фарух упадет замертво. – Что это значит?

– Он здесь не из–за нас. Он не уходит из–за Солнца.

– Я не понимаю! – Роуз не могла без содрогания смотреть, как у только что спокойного и рассудительного старика сбилось дыхание. Он цеплялся за решетку так, словно комната наполнялась водой, и его единственный шанс уцелеть – прорваться через ажурное плетение. – О каком солнце вы говорите?

Волнение старика передалось и принцессе. Совсем недавно она пребывала в уверенности, что жрец, ради спасения сыновей, поможет ей выбраться из лабиринтов, но стоило прозвучать всего лишь одному слову, и свобода оказалась призрачной! И виной всему какое–то солнце!

– Что меняют слова Петра? Ну же! Почему вы молчите?

– Тише, Ваше Высочество, тише! – старик схватил Роуз за руку, как будто бы это могло заставить ее замолчать. – Окно открыто, и нас могут услышать.

Сухая ладонь Фаруха обожгла кожу даже через шелк одежды. Жрец потянул принцессу вглубь комнаты, и, когда она шагнула за ним, отдернул руку, поняв, что сделал недопустимое.

– Прошу извинить меня, Ваше Высочество, – он раболепно склонил голову. – Но ваше сообщение настолько ошеломляюще, что у меня помутился разум.

– Объясните толком, что происходит? – громко зашептала Роуз. О, как она ненавидела, когда вместо важных слов люди начинали произносить десятки ненужных фраз, следуя дворцовому этикету.