Люси кивает, и призрачный жар обжигает ей щеку, там, где она опять чувствует вернувшийся взгляд Колина.

– Тебя нет у меня в списке, Люси. Можешь сходить в офис, чтобы тебя записали?

– Простите, – отвечает Люси, борясь с охватившей ее паникой. – Я только сегодня пришла.

Миссис Польцевски улыбается.

– Только не забудь занести мне твою карточку. Я в ней распишусь.

Люси опять кивает; ей хочется исчезнуть, раствориться, как тень в темноте.

Конечно, она знала, что ей велят уйти, но она не знает даже, где здесь офис, и, кроме того, не чувствует в себе решимости выйти на улицу, на ветер, который, кажется, весит больше, чем она сама. В любом случае ноги ее, кажется, приросли к полу, и выйти наружу она не может. Она садится на пол в конце коридора, подтянув колени к груди, и ждет, когда внутренний импульс вновь поможет ей подняться.

Слышно, как открывается дверь и снова закрывается с тихим щелчком.

– Люси? – Один из двух голосов в этом мире, и этот связан у нее с конкретным именем – Колин. Голос звучит тихо и неуверенно, но звук у него такой глубокий, что с легкостью долетает до конца коридора; а вот и он сам – его длинная фигура движется так же легко – прямо к ней.

– Эй. Тебе помощь нужна – найти офис?

Она мотает головой, жалея, что у нее совершенно ничего с собой нет, никаких вещей, которые можно было бы собрать, имея деловитый, а не потерянный вид, как у девушки, которая сидит на полу без всякой цели. Вместо этого она встает и поворачивается, наблюдая, как узоры на досках пола свиваются в тропинку под ее ногами. Ей ясно, что из этого выйдет: он пойдет с ней, заметит, как она борется с ветром, спросит, все ли у нее в порядке. И что она на это ответит? Я не знаю. Я свое имя только пять минут назад вспомнила.

– Эй, погоди.

Она дергает за ручку, но дверь заперта. Пробует соседнюю. Тоже заперто.

– Люси, постой, – говорит Колин. – Что ты ищешь? Сюда нельзя. Это шкаф для уборщиц.

Она останавливается и поворачивается к нему, оказываясь лицом к лицу, и он смотрит на нее. По-настоящему смотрит, будто ему хочется запечатлеть в памяти каждую черточку. Когда их глаза встречаются, он издает сдавленный звук, прищуривает глаза и подается вперед. Гтаза у нее неопределенного зеленовато-карего оттенка; она вглядывалась в них часами в найденном ею старом зеркале в надежде вспомнить девушку, которой они принадлежали.

– Что? – спрашивает она. – Почему ты так на меня смотришь?

Он мотает головой.

– Ты…

– Я – что?

Что он скажет? Что он видит?

Он вновь моргает, медленно, и тут она понимает, что это его особенная черта: неосознанный, неторопливый взмах ресницами, словно он вбирает в себя ее образ и проявляет его на обратной стороне век.

– Чересчур, – шепчет он.

И с этим словом в голове у нее опять звучит тот другой мужской голос, эхо того же страшного воспоминания.

«Ты же понимаешь, для меня это тоже чересчур».

Распахнув глаза, она отшатывается назад.

– Ты в порядке? – спрашивает Колин, но она уже отворачивается, уже убегает прочь.

Влажные губы прижимаются к ее уху, и он спрашивает:

«Ты боишься смерти?»

Ее отражение – вспышкой, очень четко – в серебряном зеркале лезвия. Дыхание, пахнущее кофе и сахаром, сигаретами и удовольствием. Холодная вода плещется у самой головы. Нож в крови, в ее крови, и она чувствует, как распахивается ее плоть.

Она вываливается из боковой двери, глотая холодный осенний воздух.

Так вот кто она такая. Она – девушка, которой нет больше в живых.

– А вот и новая девушка, – говорит Джей набитым сэндвичем ртом.

Колин прослеживает его взгляд и бурчит под нос что-то неопределенное, наблюдая, как Люси плывет через футбольное поле. Когда она одна, она исключительно изящна – длинные ноги, тонкий силуэт. Когда рядом оказывается кто-то еще, она словно сжимается, погружаясь в себя: сутулится, голова втягивается в плечи.