Тем временем дядя Юра, пыхтя, вытаскивал из купе в тамбур наш «сундук» с железными наугольниками: крупа и консервы весят немало. Помогая ему, я подумал, почему еще никто не догадался приделать к чемоданам колесики на подшипниках, как у кустарных самокатов? Везти багаж гораздо удобнее, чем тащить. Остальная поклажа была полегче, если не считать рюкзака с картошкой, купленной на остановке в Мичуринске. Здесь, на юге, картофель, по словам тети Вали, дороже апельсинов, а на вкус чистое мыло. Пока мы Башашкиным волокли «сундук» к выходу, Батурина считала багажные места: раз, два, три, четыре…

– Ну, что решили? – спросила она Петра Агеевича, снова затосковавшего.

– Ладно, уговорили! Афон так Афон! К Симону снова схожу. А еще там какую-то пещеру открыли – огромную. Надоест – перееду в Гагры…

– Да вы что! Там все гораздо дороже.

– Не в деньгах счастье! – Он хлопнул по боковому карману, проверяя сохранность пухлого бумажника, потом, встав на цыпочки, достал из глубокой ниши над дверью магнитофон и чемоданчик, весь в молниях и зарубежных наклейках.

– Вы, наверное, посол? – спросила тетя Валя.

– Посол пьет рассол. Нет, Валентина Ильинична, я по снабжению. А этикетки друзья из-за бугра привозят. Вот и «соньку» на сорок лет подарили, чтобы холостую жизнь скрасить…

Поезд уже останавливался. Тетя Валя цепким взглядом обшарила пустое купе и на всякий случай заглянула, проверяя сохранность денег, в ридикюль, хотя не расставалась с ним ни на минуту.

– Ты ничего не забыл? – Она пытливо взглянула на меня.

– Нет, все нормально, – солидно успокоил я.

– А это что?

– Точно!

Мои плавки были разложены для просушки на откидывающейся сетчатой полке под самым потолком купе.

– Эх ты, Тупася!

Состав миновал очередной тоннель и полз над городом. В коридоре столпились пассажиры.

– Ой, мороженое продают! – крикнула пигалица с косичкой, увидев ларек на набережной.

В окне показался купол вокзала, проплыли белые колонны, просияла на фронтоне золотая надпись «Новый Афон». На веранде в станционном ресторане за столиками густо сидели посетители, официантка с белой наколкой в волосах тащила, накренившись, поднос с бутылками.

– И всюду жизнь! – посвежел взором Добрюха. – Какой местный напиток порекомендуете?

– «Имерули», – с мемуарной печалью ответил Башашкин.

Сквозь бетонную балюстраду внизу виднелось Сухумское шоссе, а за ним неряшливый песчаный пустырь с покойной пальмой на краю. Раньше там впадала в море мусорная речка, но два года назад ее убрали в трубу, чтобы не огорчать отдыхающих. Дальше начинался дикий пляж, где сплоченно загорали бесчисленные курортники. Меня всегда удивляло, что какая-нибудь важная дама, например инспектор РОНО, которая в Москве ходит в длинной юбке и строгой блузке, застегнутой по самое горло, здесь, на юге, может раздеться и раскинуться у воды, как одалиска с картины Энгра. Альбом этого художника приносил в школу Андрюха Калгашников и показывал нам втихаря, чтобы не заметили учителя, так как там сплошь голые женщины. Но математик Ананий Моисеевич все-таки застукал, отобрал, не возвращал три дня, но потом отдал со словами: «М-да, мастер!»

На низкой платформе толпились встречающие, в основном – пожилые местные тетки в черных глухих платьях и темных платках, повязанных иначе, чем у наших русских старушек. Владелицы свободных коек, они шли за тормозящим составом и наперебой предлагали пассажирам, высунувшимся в окна, замечательное жилье. Среди хозяек частного сектора попадались и светловолосые женщины в пестрых открытых сарафанах, но они держались потише – здесь тебе не Россия. Отдельно, подняв над собой табличку «Пансионат “Апсны”», застыл, как памятник, тучный грузин. На его голове, несмотря на жару, красовалась кепка-аэродром, такие тут шьют по мерке. В Сухуми возле рынка есть специальное ателье с вечным объявлением «Заказы временно не принимаются». Рядом с толстяком стояли два парня. Первый, помоложе, Степка Фетюк, одноклассник Ларика, входил в нашу кодлу ныряльщиков. Второго, постарше, я тоже немного знал, это – Георгий, по прозвищу Немец, бедовый племянник Мурмана. В отличие от Степы, одетого в трудовые обноски, на Гоге была фуражка-капитанка с крабом на тулье, белые простроченные брюки в обтяжку и черная майка с трафаретным изображением четырех поющих битлов. Ничего подобного даже в Москве, возле «Метрополя», где крутятся модно прикинутые фарцовщики, я еще не видел. Как пить дать последний визг моды! А теперь скажите, какими глазами после этого должна смотреть Зоя на мои зеленые техасы и абстрактную ковбойку? Сами Аникины к выходу переоделись, вышли из купе все как один в новехонькой джинсе цвета свежей синьки. Тетя Валя про людей, которые заявляются в общественное место, надев одинаковые шмотки, говорит: «Как приютские…»