– Ну что, Горелый, готов? – строго спросил новичка Алан после того, как я со всеми поздоровался и для приличия высказался по поводу хорошей погоды.

– Гот-т-ов… – ответил тот, не попадая зубом на зуб.

– Смотри, дело стремное! У тебя что по физкультуре? – Ихтиандр неожиданным тычком проверил Яшин пресс, но пацан был начеку.

– Пять.

– Неплохо! У нас теперь новая испытуха. – Алан повернулся ко мне, объясняя: – Без этого в стаю не берем!

– Какая? – спросил я, внутренне сжимаясь от недоброго предчувствия.

– Сейчас узнаешь. Тебе тоже предстоит!

И тут я обратил внимание, что парни стоят вокруг довольно широкой щели между блоками, внизу плескалась черная вода. Когда-то давным-давно я бежал по волнорезу и чуть не провалился туда.

– Запоминай, Горелый, – приказал наш вожак Алан. – Подныриваешь сбоку, между пятой и шестой секцией. Проход там широкий, потом поворачиваешь налево, будет поуже, но терпимо, а вот дальше, направо, надо протискиваться. Главное – не дрейфь, руками помогай! Потом будет куб, там просторнее. Когда строили, наверное, пару блоков налево загнали. Там и вода светлая, солнце через щель попадает. В кубе перегруппируешься и прочухаешься, лицо как раз в щель умещается, можно отдышаться. Сначала дышишь, потом руку высовываешь. Не наоборот, запомни! Одновременно не получится: узковато. Поприветствуешь нас, наберешь воздуха под завязку – и назад тем же путем. Усек?

– Усек… – неуверенно кивнул Яша. – Я попробую…

– Нет, Горелый, так не пойдет! Если не уверен, бздишь – даже пробовать не стоит. Там и останешься.

– Я не бзд… не бзд… Не боюсь! – твердо ответил Яша, побледнев так, что веснушки на лице стали фиолетовыми, как чернильные брызги от испорченного пера на тетрадном листе.

– Тогда – вперед! И запомни: самое трудное – это обратный путь. Там есть такой выступ… Когда туда плывешь, его почти не чувствуешь, скользкий, а вот обратно он почему-то упирается в живот. Ты брюхо-то втяни, но воздух ни в коем случае не выпускай, иначе кислорода не хватит. И звездец котенку. Понял?

– Понял.

– Повторить?

– Не надо.

Яша обреченно помотал рыжей головой и медленно, словно оттягивая время, обнял всех нас поочередно. Он прижал свои жесткие, как мочалка, волосы к моему лицу и я почувствовал запах девчачьего мыла, знакомый по заводскому душу, когда входишь в кабинку после молоденькой фасовщицы с конвейера.

– Давай, давай! – Алан хлопнул его по плечу и резко подтолкнул.

Яша обреченно улыбнулся и прыгнул с мола, очень грамотно войдя в воду, почти без плеска и брызг, не то что я, тюлень, на глазах у Зои. Мы сгрудились на краю волнореза, наблюдая, как он вынырнул, жадно глотнул воздух, снова ушел на глубину, словно прильнув ко дну, и буквально заполз в расщелину, часто работая ногами, и вода в этом месте стала молочного цвета от мелких пузырьков воздуха.

– Не утоп бы! – проговорил Сиропчик, когда белые ступни ныряльщика исчезли в проходе.

– Не должен, – ответил Алан. – Крепкий пацан. Мы же не утопли. Если все делать правильно, не психовать – ничего не случится. Главное не бздеть!

– Значит, рапаном больше не испытываете? – по возможности равнодушно спросил я, обратив, наконец, внимание на то, что у каждого члена стаи на груди висит «крабовый амулет».

– Детский сад! – скривился Ларик.

– Ясельная группа, – подбавил Сиропчик.

– Х-р-р, – фыркнули братья Чучба, переглянувшись.

– Да, это для хиляков, – кивнул я, хотя и прежняя проверка тоже была не из легких.

Брался крупный рапан, конечно, вываренный и вычищенный, красился в белый цвет, затем Алан отплывал в море и не сразу, а попетляв между волнорезами, незаметно бросал раковину на глубину, где каменные отроги терялись в светлом песке, изборожденном волнистыми линиями, как стиральная доска. Достать меченую раковину непросто. Во-первых, ее еще надо высмотреть на дне, во-вторых, донырнуть – с каждым годом глубина увеличивалась. Алану-то что? Он на десять, а то и двенадцать метров запросто погружается: у осетин очень широкая грудная клетка, как разъяснил мне Башашкин, а значит, и легкие емкие. У них в оркестре есть трубач-осетин, он такое соло без всякого передыха выдает, что его маршал Малиновской именными часами наградил, прослезившись.