– Гы-ы… – гнусаво подал голос Матвей.

Мишка схватил его за волосы (шляется без шлема, раздолбай) и притянул к себе.

– Думаешь, пожалею? А вот те хрен на блюде! Еще и добавлю! Кхе… кхе… Вернемся, каждый день будешь заниматься с Демьяном рукопашкой и ножевым боем! А будешь… кхе… будешь отлынивать, Юльку напущу!

– Гы-ы…

– Козлодуй драный… кхе… раздолбай! – ругаться шепотом было ужасно неудобно. – Ты не только себя, ты и раненого… кхе-кхе… защитить…

Мишка с чувством пнул Мотьку сапогом по заднице, постаравшись, правда, чтобы тому не попало железной подковкой на носке сапога.

– У-у! Гыыв… – Лекарь попытался оттолкнуть Мишку, но тот и сам не собирался продолжать телесное наказание.

– Вот и лечи себя сам… других лекарей нету… кхе-кхе… туды тебя в дедушку Рентгена и аппарат его, эскулап хренов!

До дома Мишка дойти не успел – из леса вылетел рысью отрок, посланный выяснить, как дела у отряда, пустившегося по берегу преследовать ладью полочан, и еще с седла заорал:

– Господин сотник, дозволь обратиться… Егора убили!!!

– Что-что? – И откуда голос взялся? – Как убили?

– Стрелой! Они в ладьях… ну, которые там две были, днища хотели прорубить… наши налетели… они – бежать, а с ладьи стрелами… Наших много побили… и десятника Егора…

– Сам видел?

– Ага… лежит вместе с конем, а из головы стрела торчит.

– А Роська… кхе-кхе… поручик Василий?

– Живой… командовал что-то… а мне же велено поглядеть и назад… вот я и… это самое…

«Все, блин… один остался. Вот теперь по-настоящему один. Что ж делать-то? Спокойно, сэр Майкл! А ну-ка, без паники! Совет опытного мужика – великое дело, но вам-то тоже не четырнадцать лет! Не стоять столбом! На вас же все смотрят, все слышали, что Егор убит. Артемию подать знак, чтобы продолжал распоряжаться, самому отойти и присесть на завалинку… да, и голову опустить, чтобы вашей растерянной морды никто не видел. Вот так: поза “Чапай думает, никому не мешать!”»

Мишка оперся локтями на раздвинутые колени, ссутулился и… все – окружающий мир начал куда-то пропадать, уходить за пределы восприятия. Краем сознания еще отметился голос кого-то из отроков: «Господин сотник…» и окрик Артемия: «Не трожь его…», а потом пришло знакомое еще ОТТУДА противоестественное сочетание пустоты и тяжести и заслонило собой все. Знакомое, повторявшееся не единожды состояние, поначалу вовсе и не связанное с чьей-то смертью…

Впервые это чувство тяжкой пустоты пришло еще в детстве, в начале шестидесятых годов, на фоне чужого счастья и радостных хлопот – ленинградцы массово переезжали из бараков, чердаков и подвалов в «хрущобы», тогда представлявшиеся новоселам очень даже приличным жильем. Почти каждый выходной день возле длиннющего дома барачного типа, в котором жил Мишка Ратников, появлялись грузовики, в кузова которых перетаскивали небогатую мебель и прочий домашний скарб, сажали детишек и старух (почему-то почти обязательно с фикусами или кошками на коленях) и… на одну знакомую с детства соседскую семью становилось меньше.

Вот так однажды МАЗ, воняющий дизельным выхлопом, увез и девочку, с которой у Мишки Ратникова… ну что там могло быть в двенадцать-то лет? Однако было, и на том месте, которое эта девочка занимала в… (душе? подсознании? мироощущении?), образовалась пустота. И пустота эта оказалась, вопреки всем законам физики, очень тяжелой – так и гнула к земле. А еще у этой пустоты, возможно, тоже вопреки каким-то законам, был свой смысл, выражавшийся в понимании: «Уже никогда…»

Потом это чувство забылось, а через пять лет снова возникло по обыкновенному, но в семнадцать лет трагическому поводу, когда не прошедший по конкурсу в вуз Мишка Ратников смотрел первого сентября на студентов и школьников.