Сам исторический процесс преемственен и непрерывен, и всегда можно найти в предыдущем этапе те корни, которые породили следующий этап. И вот тогда у нас будет цельное представление об истории, и в нашем национальном самосознании будет главная основа – чувство принадлежности ко всей многовековой истории государства и его будущему, а не только к сегодняшнему дню, который может нравиться или нет. Нет вообще такого этапа, чтобы современникам все нравилось. Поэтому я считаю, что создание такого общества, которое объединит разных людей: и историков, и политологов, и философов, и общественных деятелей, – придаст импульс, может быть, произойдет мобилизация каких-то информационных, научных, академических и прочих ресурсов, и они будут брошены на исследование тех страниц, в которых мы сейчас особенно нуждаемся.

Оторванность элиты от народа в течение двухсот лет обрекала фактически на неудачу все гениальные концепции и реформы в Российском государстве…

Для нас и сегодня остаются нерешенными извечные вопросы русской жизни. Мы по-прежнему задаем те самые вечные вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?».

Россия, как и двести, и сто лет назад, во времена трагических событий, стоит перед задачей всесторонней модернизации. И сколько ни придумывают и ни предлагают нам концепций этой модернизации, не осмысливая всю полноту ответственности за эти концепции и не осмысливая, собственно, те корневые рычаги, которые могут Россию повести по пути модернизации, а не повести ее по пути разрушения, с утратой смысла исторической жизни и вытеснения основы ее – государствообразующего русского народа – на обочину мировой истории.

Во времена Столыпина, в начале двадцатого века, которое потом ознаменовалось и Февральской, и Октябрьской революцией, чудовищным сломом всего и вся, спор о выборе пути модернизации был проигран тогда почвеннической, славянофильской идеологией, мировоззрением – в пользу радикального западничества с его кабинетами и доктринами и попыткой автоматически перенести на Россию с религиозным и философским обоснованием ее государственной идеи кальку западноевропейских институтов. Эти эксперименты сначала нам явили звериный оскал бесов коллективизма; потом, когда от них устали и в них разочаровались, – нам явилась вольтерьянская, столько же идеалистическая по отношению к России усмешка демонов индивидуализма, – я имею в виду последнее время, окончание двадцатого века.

Поэтому мы должны сегодня посмотреть на историческую ретроспективу с тем, чтобы увидеть историческую перспективу. Собственно, это девиз нашего фонда, который рассматривает, пытается рассмотреть (нужно быть скромнее), сказать панорамно – процессы, которые происходят в России, учиться на уроках истории и понимать, что Россия может двигаться вперед, исключительно опираясь на собственные силы.

Это прекрасно понимал Столыпин.

Вопрос о том, почему и как не были завершены и не реализовались его реформы, – безусловно, об этом можно писать тома и книги. Это и революция, и война, и незаинтересованность, как бы даже в этом очень емком и коротком фильме было сказано, всего окружающего мира в том, чтобы Россия оторвалась от него – так, как сегодня, например, оторвалась Америка.

А у России были такие шансы и перспективы, неслучайно Столыпин говорил: «Дайте двадцать лет без войн и революций». Перед ней был собственный неосвоенный колоссальный рынок. Если говорить чисто технократическими категориями, как и сегодня модно, принято оценивать исторические процессы, ей даже не нужно было конкурировать за рынки сбыта в той мере, в какой такая конкуренция возникала между владычицей морей тогдашней – Британией и растущими амбициями бисмарковской по духу, но опрокинувшей его последние советы кайзеровской Германии.