– С сексом не получится. У меня месячные.

– Ладно.

– Но если хочешь, могу сделать тебе минет.

Я кивком согласился, и, расстегнув мои джинсы, она опустила голову мне на колени.

Когда я кончил, она вскочила и убежала на кухню. Я услышал, как она сплевывает в раковину, потом раздалось журчание бегущей волы: помню, я еще удивился, зачем она это делает, если ей так неприятен вкус спермы.

Потом она вернулась, и снова мы сели рядышком на диване.

– Сьюзан спит наверху, – сказала Тинк. – Она – все, ради чего я живу. Хочешь на нее посмотреть?

– Не прочь.

Мы поднялись на второй этаж. Тинк провела меня в темную спальню. По всем стенам там были развешаны детские каракули восковыми мелками, рисунки крылатых эльфов и маленьких дворцов, а на кровати спала светловолосая девочка.

– Она очень красивая, – сказала Тинк и поцеловала меня. Губы у нее были все еще немного липкими. – Вся в отца.

Мы спустились. Нам больше нечего было сказать, нечего больше делать. Я впервые заметил крохотные морщинки у нее в уголках глаз, такие нелепые на ее личике куклы Барби.

– Я люблю тебя, – сказала она.

– Спасибо.

– Хочешь, я подвезу тебя назад?

– А ты не боишься оставлять Сьюзан одну?

Она пожала плечами, и я в последний раз притянул ее к себе.

Ночь в Лос-Анджелесе – сплошные огни. И тени.

Тут у меня в воспоминаниях пробел. Я просто не помню, что случилось потом. Наверное, она отвезла меня в гостиницу. Как бы еще я туда попал? Я даже не помню, поцеловал ли ее на прощание. Наверное, я просто ждал на тротуаре и смотрел, как она отъезжает.

Наверное.

Но я точно знаю, что подойдя к входу в гостиницу, так и остался стоять на улице, неспособный пойти внутрь, помыться, а потом лечь спать, и не желая делать ничего другого.

Есть мне не хотелось. Пить спиртное я не хотел. Мне не хотелось читать или разговаривать. Я боялся уйти слишком далеко на случай, если потеряюсь, сбитый с толку повторяющимися мотивами Лос-Анджелеса, что они настолько закрутят меня и затянут, что я уже никогда не найду дороги назад. Центральный Лос-Анджелес иногда кажется мне лишь скоплением отпечатков с одной матрицы, набором одинаковых кубиков: бензоколонка, несколько жилых домов, мини-маркет (пончики, проявка фотографий, автоматическая прачечная, закусочные), которые повторяются, пока тебя не загипнотизируют; а крохотные отличия в мини-маркетах и домах только усиливают конструкт в целом.

Мне вспоминались губы Тинк. Я порылся в кармане куртки и вытащил пачку сигарет.

Закурив одну, я вдохнул, после выпустил в теплый ночной воздух синий дым.

Возле моей гостиницы росла чахлая пальма, и я решил немного пройтись, не выпуская дерева из виду, выкурить сигарету, может, даже подумать о чем-нибудь; но для последнего я был слишком опустошен. Я чувствовал себя совершенно бесполым и очень одиноким.

Приблизительно в квартале от пальмы стояла скамейка, и, дойдя до нее, я сел. Я резко швырнул окурок на тротуар и стал смотреть, как катятся в разные стороны оранжевые искры.

– Я бы купил у тебя сигарету, приятель, – сказал кто-то. – Вот.

Перед моим лицом возникла рука с четвертаком. Я поднял глаза.

Он выглядел не старым, хотя я не мог бы определить, сколько ему лет. Под сорок, наверное, или за сорок. На нем было длинное поношенное пальто, в свете желтых фонарей показавшееся бесцветным, и темные глаза.

– Вот. Четвертак. Это хорошая цена.

Покачав головой, я достал пачку «Мальборо» и предложил ему сигарету.

– Оставьте деньги себе. Возьмите. Бесплатно.

Он взял сигарету. Я протянул ему коробок спичек (с рекламой секса по телефону, это мне почему-то запомнилось), и он прикурил. Он протянул мне назад коробок, но я покачал головой.