— Болван ты все-таки, — вздохнул Эрик, пытаясь переключиться с изящных, будто над паркетом летающих ножек русской девчонки, — она же круче всех здесь, понимаешь?

А еще — её не нужно тянуть. К ней нужно только тянуться. Сделать все, чтобы подать её как можно лучше, и уж она-то точно не подведет.

Он хотел её — нет, не в банальном, сугубо постельном смысле. Он хотел её на паркете, и в своих руках. Это было для него куда больше, чем просто сбросить напряжение с какой-нибудь первой попавшейся девчонкой. И что бы ни говорила Кьяра, но Эрик Лусито танцором был на большую часть собственной души. Таким, что паралич и отсутствие движения были для него страшнейшим кошмаром.

— Ты и сам не знаешь, чего хочешь, Змей, — некстати всплывает в памяти, и на губах Эрика ползет улыбка.

Он знал.

В том-то и была проблема, что он знал. Знание это было вполне конкретное, и никакая Кьяра не могла соревноваться с этой конкретикой.

Жаль только, что эта русская держалась особняком настолько, что не встречалась ни на одной общей тусовке танцоров. Не было даже возможности с ней пересечься вне паркета.

А на паркете — особо и не поболтаешь.

— Ничего, малышка, мы с тобой обязательно потанцуем, — это Змей обещает исключительно про себя, переводя взгляд на ослепительно улыбающуюся русскую чемпионку, на плечо которой глава судейского комитета только что прикрепила розовую розетку с цифрой один.

Рано или поздно, так или иначе — он найдет способ завязать с ней знакомство. И уболтать хотя бы на один танец. А потом... Потом можно будет подумать и о дальнейшем сотрудничестве. Но её стоит ждать, однозначно.

Он тогда еще не знал, что в следующем году Анастасия Варлей на чемпионат не приедет. И позже — тоже.

__________

*Глег — горячий напиток из красного вина с добавлением пряностей, распространённый в период Рождества в Финляндии, Швеции, Эстонии и Латвии.

15. 11. Настя и Эрик. Уроки практической дипломатии

Ну, давай, Змей, больше, чем я вскрылась – вскрыться уже просто невозможно.

Ты же не можешь упустить этот шанс и не застебать меня тем вечером в Берлине, так ведь? Такой компромат! И ты многое мне можешь тогда припомнить.

Вот только выражение лица итальянца настолько сложное, что я никак не могу в нем прочитать ожидаемую насмешку.

— Тебя сложно… — Эрик вглядывается в меня пристальнее, будто меня от него отгораживало мутное стекло, и он пытался разглядеть что-то сквозь него, — узнать. На паркете ты была… Другая…

На паркете я была живая. В этом вся и разница.

Было две части живой меня, одна – танцевала с пеленок, не мыслила без этого жизнь, вторая…

Вторая принадлежала Денису Назарову. Первой любви, некогда — лучшему другу, мужчине, без которого пять лет назад я не представляла своей жизни. Тоже! 

И когда от меня потребовали выбирать…

От еще одного заплыва по океану слез меня спасает завибрировавший в сумке телефон. Только вот вытащив его на свет божий – я на секунду снова давлюсь спазмом выкипающей ярости – до того больно видеть улыбающуюся рожу Назарова на экране смартфона. Первый порыв буквально требует у меня швырнуть эту мерзость на пол кофейни, а лучше – еще и наступить на экран, чтобы он точно вышел из строя и больше никогда мне этого мудака не показывал…

Чья-то теплая широкая ладонь накрывает мои пальцы, сжимающие телефон, не давая осуществить задуманное. Земля призывает Настю…

— Ответь ему, — негромко произносит Эрик, глядя мне в глаза.

— Зачем? – я болезненно кривлюсь, потому что я примерно представляю, что именно Назаров мне может сказать. — Он ничего не может мне сказать, что его оправдает. И шалаву в нашей постели никакие его слова не отменят. Вот ей пусть сцены ревности и закатывает, а я на этот спектакль и за доплату билет не возьму.