— Догонять не придется, я сам с тебя, пчелка Жу-жу, не слезу, пока не трахну. Как на иглу подсел… Только о твоей мокрой киске и думаю! — известил на весь подъезд.

Я покраснела.

— У-у-уходите.

— Так, послушай. Мия Манцевич, думаешь я к тебе только из-за смачной пизденки вломиться хочу? Ничего подобного! Мне нужны нитки. Срочно!

— Какие еще нитки?

— Обыкновенные.

— Зачем?!

— Штаны на срамном месте порвались, а я без машины. Без телефона. Пешочком к тебе прогулялся… Выручи, а?

— И вы отстанете?

— За моток ниток? — заржал и вдруг прекратил. — Открывай. Получу нитки — свалю.

Черт бы побрал мою доверчивость…

Именно эта доверчивость толкнула меня в объятия эстета, музыканта и тонко чувствующей личности — Константина. Невозможно было не поверить его голубым глазам и ангельской внешности, и я поверила, замуж выскочила, верила ему, даже когда надежды испарились!

Во всем виновата моя доверчивость, встревающая в самые неподходящие моменты.

Именно эта доверчивость и заставила меня открыть дверь Маньячелле.

Он вломился в ту же секунду и предстал передо мной во весь свой исполинский рост и окровавленный.

На миг мне стало дурно, слишком много крови…

Но видимо коньяк все еще придавал решимости, потому что в обморок я не шлепнулась и, судя по тому, как крепко я держалась на ногах, и не собиралась лишаться чувств.

— И в каком месте порвались ваши штаны?

— Не совсем штаны, но ты это уже и так поняла. Где у тебя ванная?

Я показала рукой. К чести Маньячеллы, он сначала разулся, прежде чем войти! Пусть кровью нашлепал на пути к ванной, но прошел разутым.

— Вы же не штаны будете зашивать?

— Не штаны. Неси нитки.

Я вздохнула.

Развернулась и прошла к кладовке, порылась на полках и вытащила старенькую коробку с аптечкой.

— Возьмите, там хирургические нитки, иголки и ножницы. Можно будет зашить, как следует. А еще лучше в больницу.

— Вот еще! Сам справлюсь! Давай сюда! — взял окровавленными пальцами коробку. — Или хочешь помочь?

— Нет, пожалуй, без меня. Я… чай на кухне попью.

— Чай. Конечно.

Карие глаза остановились на мне, буравя взглядом. Потом нахал скользнул взглядом по моей фигурке.

— Вообще-то ты не совсем в моем вкусе! — заявил.

У меня чуть челюсть на пол не упала. Я хотела было уйти, но после такого заявления я решила остаться, скрестила руки под грудью.

— Наконец-то разглядели, что разглядывать во мне нечего! Шейте то, что нужно зашить, и вон из квартиры! — произнесла, пылая от негодования.

— Мелкая. Росточек как у Дюймовочки, сиськи… — вздохнул. — Не Богини, словом. Ножки для своего роста вполне ничего, но не модельные.

— Свалил. Нахрен! — разозлилась. — Можешь даже коробку взять и забрать. Дарю. Как говорила сова, безвозмездно!

Маньяк в это время вымыл руки, обработал спиртом руки, нитку, иглу, щедро плеснул себе на левый бицепс йодом и присел в позе йога на старый кафель, начав пришивать болтающийся лоскут кожи.

Меня бы замутило.

Но коньяк и возмущение сделали свое дело. Я смотрела, как Маньячелло ловкими, аккуратными стежками накладывает швы.

Кажется, не в первый раз оказывает себе медицинскую помощь. Такой хам? Неудивительно!

— Словом, ты не совсем моего поля ягодка, Мия. Но… — воздел к небу указательный палец. — Человек рожден, чтобы познавать и выходить из привычных рамок. Иначе он застынет в состоянии, которое называется «стагнация». Слышала о таком?

— Слышала. Я не дура.

— Быть дурой незазорно! Играть дуру — куда хуже!

— Слушайте, вы…

— Я — внимательно, а ты? — посмотрел раздевающим взглядом и у меня в трусиках начался потоп.

Черт побери! Он просто смотрел, но такой взгляд нужно запретить. Спрятать за непроницаемыми черными линзами.