– Значит, во имя справедливости можно убивать?

– Да что вы про это знаете? Я сама сейчас в таком состоянии… От самоубийства меня спасает только желание пережить своих врагов. И я готова сократить этот срок. Уничтожив врагов.

– Я тоже, – неожиданно для себя сказал Глазов. – То есть не уничтожить. Увидеть, как им будет плохо. Только я себе дело нашел, и вы найдите. Посмотрите эти кассеты. Мне надо с кем-то поговорить. Может, я и не прав. А варенье у вас вкусное.

Вот тут он не лукавил. Это варенье было гораздо вкуснее, чем то, что находилось в банках, заполнивших его кладовку. Должно быть, у Юлии просто было больше времени, чем у его жены. И вдруг он с тоской подумал: «Тридцать пять… Но это же так много!» Почему он это подумал? Определенно из-за собаки.

– Еще положить? – спросила Юлия.

– Нет, я пойду. Спасибо за чай. Позвоните мне, когда все посмотрите.

– Хорошо. Давайте номер телефона.

Она записала номер, взяла у Дмитрия кассеты. Потом, провожая его, спросила наконец:

– А как вас все-таки зовут? Стыдно сказать, но спросить я забыла. Два часа просидели на веранде, а я к вам никак не обращалась.

Он улыбнулся. Боится людей, а целых два часа просидела на веранде с незнакомым человеком, даже имени его не спросив!

– Дмитрий. Дмитрий Глазов.

– Митя? Вы мальчик еще. Я вас так и буду звать: Митей.

Глазов, конечно, так не считал. Что он мальчик. Какой же он мальчик? Детина ого-го! Роста, конечно, невысокого, но зато плечищи! А ручищи? Мальчик! Тоже мне! Мамаша нашлась! И Митей никто его раньше не называл. А ведь и правда, родился-то он в деревне, и Юлия словно почувствовала в нем эту сельскую основательность. Митя? Может быть.

Он с опаской подождал, пока Юлия подержит за ошейник свою зверюгу. Альфа рыкнула на Глазова и на всякий случай его запомнила. Как человека, который может прийти еще неоднократно. Он это почувствовал.

Дмитрий ожидал, что Шумова позвонит ему на следующий же день. Ну сколько нужно времени, чтобы просмотреть четыре кассеты? Тем более что делать женщине нечего, ни мужа, ни детей, следовательно, заботы только о себе и об этой отвратительной собаке. Хочешь – копайся в клумбах или газоны подстригай, не хочешь – не копайся, не подстригай, слова никто не скажет. Но прошла неделя, а она не звонила.

Все это время Глазов запоем читал Акима Шевалье. Несмотря на это, со Светланой они поругались окончательно. Так же, как и во взглядах на жизнь, разошлись и во мнениях относительно творчества Шевалье. Глазов понял, что это приговор. Их браку. Она даже готовить перестала, явно намекая на то, что пока муж не найдет работу, еды не получит. Глазов питался бутербродами, пил кефир, и, когда не лень, жарил себе картошку, которой осталось от зимних запасов еще полмешка. Он даже радовался: наконец-то похудею! Лет до двадцати пяти у него была идеальная фигура: широкие плечи, узкие бедра и накачанный пресс. В юности он хорошо играл в футбол, по утрам делал гимнастику и баловался гантельками. А года три назад от чрезмерной занятости дело это забросил, и вот вам, пожалуйста! На талии, словно спасательный жилет, нарос жирок, мышцы на руках одрябли. Раз появилось свободное время, надо найти гантели. Почему-то следующей мыслью после гантелей была мысль о Юлии Шумовой. Или предыдущей? Нет уж, лучше думать об Акиме Шевалье!

Глазов долго думал, с чего начать. Он должен узнать об этом писателе все. Где родился, в какой семье, на ком был женат, есть ли дети. И как получилось, что его хоронили в закрытом гробу? Обгорел? Тело по частям собирали? Не исключено, что никакого Шевалье в том гробу не было, он сейчас живехонький, лежит на пляже где-нибудь на Гавайях, пьет коктейль и смотрит на залив.