В эту ночь он заснул еще позже. Несколько раз порывался встать и проверить, как оно там, у Греты Германовны, не шалят ли бесы. Покемарил хорошо если часа два перед рассветом, а с первыми лучами солнца вышел на площадку.

Между его кельей и квартирой Греты Германовны располагалась еще одна. В ней обитала та самая заслуженная артистка балета, которая нынче лежала в больнице с травмами. По другую сторону, уже в соседнем подъезде, как он знал, прописался геолог, который месяцами пропадал в командировках, а свои квадратные метры сдавал. Но квартировал ли у него нынче кто-то или нет, это Алексею было неведомо.

Под Гретой Германовной жила восьмидесятилетняя старушка, туговатая на ухо. А этажом выше – суровый сторож овощебазы, который если не работал в ночную смену, то дрых без задних ног, его богатырский храп раздавался на весь подъезд. Короче говоря, так себе свидетели. Расспрашивать, слышал ли кто что-нибудь подозрительное, было бесполезно. Вся надежда на технику.

Клотильда встретила Алексея в воинственной позе: спина выгнута, хвост трубой, в глазах злость. Такой он ее никогда не видел.

– Что? Здесь опять кто-то побывал? – спросил Касаткин и вздрогнул от собственного голоса, прозвучавшего слишком громко и неестественно.

Следы пребывания неизвестного попались ему на глаза через считаные секунды и заставили на миг оцепенеть. На полу между спальней и гостиной (дверь на этот раз была открыта) багровели четыре маленьких пятнышка. Алексей вооружился лупой, найденной в ящике серванта, лег на ковер и тщательным образом изучил их. Понюхал, потер смоченным в слюне пальцем. Липкая субстанция с кисловатым запахом… Кровь!

Вот теперь стало по-настоящему жутко. Но его ждал еще один сюрприз.

Из-под кресла слышалось слабое «шлеп-шлеп-шлеп». Касаткин засунул туда руку и вытащил магнитофон. Пленка давно кончилась, бобины крутились вхолостую. Он остановил их, перемотал ленту на начало, включил воспроизведение и стал слушать. Первые часа три не было ничего интересного, лишь тикали ходики, через равные промежутки куковала кукушка да Клотильда точила когти о диван.

Касаткин слушал и, если бы не напряженные до предела нервы, наверняка бы погрузился в царство Морфея, особенно после ночного недосыпа. Но вот под конец записи началось интересное. Сквозь мерное шуршание проклюнулся непонятный скрип, перешедший в скрежет, не сказать чтобы оглушающий, но вполне различимый. Забегала Клотильда – ее дробное топанье сложно было спутать с чем-то другим. Потом она замяукала – зло и требовательно, как будто пыталась кого-то прогнать. А скрежет все не прекращался, сверлил Касаткину мозг. Что же это такое? И откуда он, из какой части квартиры?

Концовка записи оказалась наиболее впечатляющей. Клотильда мяукала все чаще и злее, после чего дико взвыла. На этот вой наложился вопль, который с равным успехом могло бы издать человеческое существо или зверь, если бы ему причинили сильную боль. К несчастью, именно здесь запись оборвалась, и что произошло дальше, осталось тайной, покрытой мраком.

Алексей раз десять отматывал пленку назад и переслушивал финальную какофонию. Вместе с ним слушала и Клотильда, шерсть у нее на загривке стояла дыбом, и клыки она скалила, как африканский лев.

– Ты его цапнула, да? – допытывался Алексей. – Кто это был?

Но Клотильда, разумеется, не могла ответить. Когда он перестал запускать пугавшую ее звуковую дорожку, кошка мало-помалу успокоилась и пошла на кухню, где начала греметь пустым блюдцем, требуя завтрак.

Касаткин весь день не находил себе места и едва дождался прихода Юли. Он впервые рассказал ей обо всем, что происходило в последние дни, вернее, ночи, в квартире Греты Германовны. Сначала Юля восприняла его рассказ с известной долей скепсиса, решила, видно, что это неудачная шутка, но Алексей показал ей кровь на полу и дал послушать фрагмент записи со скрежетом и леденящим душу воплем.