Я исподлобья наблюдаю за сценой, и наконец до меня доходит: вот в чем дело. Ви боится, что однажды, когда ее не будет рядом, Че не устоит.

Я обещала Ви хранить нашу дружбу, Че – любовь. А Ви обещала нам вернуться.

И прямо сейчас, под ярким, испепеляющим, почти полуденным солнцем я мысленно клянусь себе и подруге, что до ее возвращения все останется неизменным.

– Она никогда не обсуждала тебя со мной, Че! – я слишком быстро нашлась с ответом. Преградивший мне путь Че тут же отступает в сторону.

Брусчатка привокзальной площади рябит в глазах, ветер с тяжелой примесью мазута развевает волосы, люди с сумками и чемоданами, натыкаясь на меня, спешат к новой жизни, что начнется для них через миллионы мелькнувших под поездом шпал.

Я иду очень быстро, почти бегу, пытаясь побороть чувство потери. Спешу домой, где будет Валя со вчерашним синяком, где снова нечего есть, где опять придется браться за веник и швабру. И возможности спастись от этого в квартире на четвертом этаже больше нет.

– Подожди, а? – Че обгоняет меня и, пошатываясь, встает рядом. – Слушай, так хреново мне еще никогда не было. Пожалуйста, давай немного помотаемся по центру?

Весь день Че, ссутулившись, с руками в карманах джинсов, нарезал круги по окрестностям, а я тенью следовала за ним. Каждые двадцать метров с Че кто-то здоровался, окликал издалека, кивал или просто оглядывался ему вслед. Сейчас, оба почти обессиленные, сидим в заросшей хмелем беседке в глубине опустевшего парка, и комары вокруг устроили настоящий пир.

– А ты раньше теряла кого-нибудь? – тихо спрашивает Че и всматривается в сумерки.

– Ага. – Я киваю, хотя едва ли это нужно в сгущающейся темноте.

– Кого?

– Папу. И брата. А ты?

– Бабушку…

– О… – тяну я, потому что не знаю, что говорят в таких случаях.

– Все нормально. Даже тогда было легче. – Че лезет в карман и шуршит в потемках пакетиком. – Это фисташки, так что не предлагаю.

– Отчего же? Давай их сюда. – Протягиваю руку. – Обожаю фисташки!

– А… Просто Ви терпеть их не может. – Че отсыпает щедрую кучку соленых орешков в мою ладонь. – Интересно, а что еще ты обожаешь?

Что я могу обожать? Это просто смешно. И никого, кроме Ви, никогда не волновало.

– Стихи сочинять! – выдаю почему-то вслух.

– Стихи? – Че встает со скамейки и нависает надо мной. – Хорошие?

– Откуда ж я знаю? – взвиваюсь я. – Они просто есть в моей голове, и все.

– Представляешь, я тоже люблю стихи! Но сам их не пишу. Так что давай, Солнце. – Плавным жестом виджея из телевизора Че представляет меня несуществующей аудитории. – Вещай!

Я выбрасываю в урну скорлупки, отряхиваю руки, откашливаюсь и еле слышно мямлю:

– Ну…

Че не двигается. Никогда тишина не была такой громкой. Этот парень вдруг оказался вторым человеком в жизни, кому я так запросто прочитала свои стихи. С каждой секундой я все мучительней краснею, пытаюсь спрятать пальцы в растянутых полосатых рукавах. Я хочу исчезнуть, испариться, на худой конец просто умереть. Что же я вообще делаю здесь, в темной беседке, рядом с парнем – местной достопримечательностью, по уши влюбленным в Ви?

– Что-то не так? Они о потере, ощущении потери… Забей! – почти кричу я, но Че быстро проводит рукой по лицу и тихо произносит: