Князь Вершина не спал ночами от беспокойства за двух старших дочерей, но от поспешных действий воздержался. Произошедшее, а главное, возможные последствия могли затронуть не только княжеский род, а все племя угрян, поэтому принимать решение могло только вече.

Вече собралось у Перунова дуба. В Ратиславле существовало предание, что сам Ратислав Старый по дороге на восток остановился ночевать поблизости от старого, заброшенного голядского городища, а во сне ему явился Перун и повелел поселиться здесь. В благодарность Ратислав немедленно после пробуждения отправился в лес, вырыл красивый молодой дубок, на плечах притащил его на вершину холма вместе со здоровенным комом земли и там посадил – вот какой силищи был человек! Дубок прижился на холме, а Ратиславов род – на старом городище. С тех пор Перунов дуб и род Ратиславичей росли и крепли наперегонки, а потомки Ратислава приносили жертвы Перуну, развешивая их на ветвях или раскладывая у корней, собирались возле старого дерева на вече или на суд.

По важным случаям сюда выносили скамью для князя – престол – и ставили у подножия дуба, в тени ветвей и под взглядом Перуна. Остальные участники зимой стояли, летом рассаживались прямо на земле; желающие сказать слово выходили к дубу. С полдесятка молодых и крепких княжьих родичей стояли по сторонам дерева, готовые, если придется, унять драку несогласных между собой.

Явился и Лютомер, как глава бойников, в сопровождении четырех своих старшин. Как положено при выходе «в белый свет», оружия они с собой не взяли, но их накидки из волчьих шкур мехом наружу сами производили грозное впечатление. Устроились поодаль, на самой опушке: сидя тесной стайкой среди зелени ветвей, бойники казались посланцами самого леса.

Угрянам предстояло решить, за кем идти: за смолянской княгиней Избраной или за гостиловским князем Святомером. Находились и такие, что увидели удобный случай зажить сами по себе: опасности независимого сущестования скоро забываются, и начинает казаться, что сами-то мы собой управим куда лучше, чем эти там… Но и сложности этот путь таил немалые, на что князю быстро указали.

– А ну как Велеборова дочь на столе усидит и нас придет наказывать за непокорство? – спросил старейшина Даровой.

Его городок, Селиборль, стоял в верховьях Угры, в непосредственной близи от смолянских земель, а значит, в случае войны со смолянами он пострадал бы первым.

– Смоляне – еще что! – вслед за ним слова затребовал Благота, живший в верховьях реки Рессы, на рубежах с дешнянскими кривичами. – А вдруг так выйдет, что князь Бранемер со своим племенем то же самое удумает и воевать нас придет?

– А то еще и оба разом! – в досаде крякнул дед Перелом.

– Этого еще мало! – воскликнул Турогнев, младший сын старика Велетура. – Смоляне – раз, дешняне – два! А еще ведь Святомер гостиловский есть! Нехорошо его сын от нас ушел, не по-доброму! Зло он на нас затаил! Того гляди – летом хазар и без нас разобьют. А зимой, как реки встанут, пойдут вятичи на нас, за обиду мстить, что не помогли супротив хазар! А мы тут со смолянами да дешнянами ратимся. Пропадем совсем, сохраните нас чуры! Сядут вятичи на наших селищах, как мы на голядских сели, от угрян даже имени не останется.

– Ну, брате, ты уж дугу перегнул! – в досаде ответил князь. Ему были хорошо видны удрученные лица угрян, на которых развернутое Турогневом будущее произвело уж слишком тягостное впечатление. – Напророчил тридцать три беды! Смолянам и без нас врагов хватит, и вятичи не дураки, чтобы у нас кровь проливать, когда хазары под боком.