Антошин понимал, что в этом человеке сейчас борются страх перед неведомым лесным хозяином и привычка воина убивать врага, каким бы странным он ни казался.

Привычка сильнее всего в человеке. Даже сильнее страха.

Подумав не больше секунды, Азамат снова поднял свой меч. Не так решительно, как в начале битвы, но поднял.

Антошин посмотрел на мужчину-пленника. Глаза его были закрыты, лицо побелело: он потерял слишком много крови.

Надо было заканчивать эту историю, и как можно быстрее.

И тогда Антошин сделал то, что сам объяснить никогда бы не смог.

Полковник упал на колени и завыл – страшно, чудовищно, по-волчьи. Весь свой страх, все свое нежелание шататься по этой дикой земле, всю свою тоску по невоплотившейся Ирэне и по жизни, которая тоже не воплотилась до конца, вложил он в этот полузвериный-получеловеческий вой-плач.

Затихли птицы, напуганные непонятными и жуткими звуками. И даже ветер от удивления, казалось, перестал шелестеть кронами деревьев.

Азамат открыл рот и опустил меч.

В его глазах Антошин увидел панику и понял, что победил.

Тутай рыдал уже во весь голос.

– Не трогай его! – сквозь слезы умолял он. – Ты что, не видишь, что он зверь?! Он даже страшнее зверя!

Тутай встал, шатаясь. Он ничего не видел. Он хотел одного: исчезнуть, чтобы не слышать этот ужасный, не человеческий, но и не звериный вой.

Азамат убрал меч, подхватил Тутая под локоть.

И уже через мгновение обры исчезли в чаще леса.

Стараясь не смотреть на женское тело, Антошин подошел к мальчику, в глазах которого читался только ужас.

Антошин хотел бы говорить ласково, но после воя в горле рождался только глухой хрип:

– Не бойся меня. Я – свой. Я – друг.

– Ты знаешь и наш язык тоже? – удивился мальчик.

Антошин попытался улыбнуться:

– Говорю же тебе: я свой.

Полковник схватил меч и разрубил веревки, которыми парень был привязан к дереву. Потом освободил мужчину, положил на траву, разодрал его рубаху, чтобы перевязать рану.

Рана оказалась довольно глубокой, и пленник потерял слишком много крови.

«Скорей всего, он не выживет, – понял Антошин. – Черт возьми, мальчишка лишился обоих родителей!»

Антошин был слишком занят пленником, к тому же он не ждал от спасенного ничего плохого. И потому не заметил, как мальчик нашел толстую палку, подкрался сзади и изо всей силы ударил полковника по голове.

Последнее, что услышал Антошин, были слова:

– Еще неизвестно, Леший, кто из нас чья добыча… Еще неизвестно…

Черная пелена накрыла полковника, и он потерял сознание.

Антошин открыл глаза и осмотрелся.

Теми же самыми веревками, которыми были привязаны пленники, теперь к тому же самому дереву привязали полковника. Причем так крепко, что дышать было практически невозможно.

Явно ему еще пару раз дали по голове: ныла она нестерпимо.

Антошин не попросил – потребовал:

– Развяжи меня!

Парень не обратил на его слова никакого внимания: он хоронил погибших родителей. Пока полковник приходил в себя, мальчишка успел сложить два погребальных костра. Лицо мальчика не выражало ни скорби, ни печали. Это было лицо человека, занятого важным и серьезным делом.

Антошин попробовал говорить вежливей:

– Пожалуйста, развяжи меня. Неужели ты не видишь, что я – друг?

Парень не слышал его: он сосредоточенно тер о сухую палку длинный обрывок веревки.

Антошин не сразу понял, что таким образом мальчишка добывает огонь.

Но зачем?

Угли от костра обров, который, судя по всему, загасил мальчишка, еще не остыли, и их вполне можно было раздуть.

– Там же есть огонь, – начал было полковник, подбородком показывая на угли.