– Помоги мне встать, – попросил старик, – и мы пойдем.

– О чем вы задумались? – спросил Николо, когда они спустились на дорогу. – Я видел, что вы не спите.

– Да, я не спал. Думал о том, что случилось давным-давно.

– О чем именно?

– О том, как история, география и политика влияют на любовь. И как она, в свою очередь, влияет на них.

– Звучит как-то расплывчато. Я хочу сказать, на эту тему есть не одна сотня историй, правда?

– Правда.

– И тут даже не надо ничего особо выдумывать, так?

Алессандро закрыл один глаз, наклонил голову почти как бык.

– Пожалуй, синьор Самбукка.

– А какова настоящая история? Я спрашиваю, о чем вы думали, а вы говорите мне про историю, географию, политику, любовь. Я же хочу знать, что случилось и с кем. Разве этого недостаточно?

– Достаточно, если тебе семнадцать и большая часть жизни впереди, а когда остается гораздо меньше, чем уже прожито, пытаешься докопаться до сути. Иногда удается, иногда – нет. Я думал о своем отце. Мне следовало больше и чаще его успокаивать. Однажды он ударил меня на глазах австрийских солдат и ужасно огорчился, не только тогда, но и до конца жизни. Он считал, что предал меня. Я так и не смог его переубедить.

– Они его заставили?

– В каком-то смысле.

– Вам следовало их убить.

– Я и убил. Только чуть позже.

– Как вы это сделали?

– Сделал что?

– Убили.

– Стрелял по ним из винтовки, а в ближнем бою пускал в ход штык.

– Господи! – У Николо округлились глаза. – Как-как вы это делали? Как вы их убивали?

– Боюсь, не смогу утолить твое любопытство.

– Почему? Вы же не единственный, кто воевал.

– Ты все говоришь правильно, но я выжил. И это ставит меня на более низкую ступеньку.

– Более низкую?

– Более низкую в сравнении с теми, кто погиб. Это была их война – не моя. Я сумел вернуться, оставить ее за спиной. Хотя Бог уберег меня, лучшие истории – их, но они оборваны. Настоящая история войны – совсем и не история: тьма, горе, молчание. Все эти истории о дружбе и доблести вызваны тем, что их-то и недоставало. В армии меня всегда окружали тысячи людей, и при этом я постоянно ощущал одиночество. Все мои друзья погибали. Если описывать увиденное на войне, ты узнаешь ее с точки зрения выживших, а это только малая часть правды. В полной мере правду оценили лишь те, кто не вернулся.

– Тогда расскажите хоть малую часть правды, – попросил Николо. – Иначе я не узнаю ничего.

– Времени, за которое мы дойдем до Сант-Анджело, не хватит даже на малюсенькую часть правды, – отрезал Алессандро.

Они спускались в вытянутую долину. Полная луна опустилась к самому горизонту, чуть ли не цеплялась за иззубренный горный гребень, светилась перламутром, отливающим голубизной, словно предвещая рассвет.

И хотя луна вскоре исчезла за гребнем, большую часть мира она продолжала освещать, хотя путники теперь шагали в полной темноте. Алессандро начало трясти от усталости. «Как глупо, – подумал он, – отправляться в такую экспедицию». Силы заканчивались, а Николо шел быстрым шагом, не догадываясь, как сложно старику держать такой темп. И все-таки, возможно, благодаря тому, что мир над ними заливал мягкий белый свет, он держался, надеясь, что силы вольются в него, пусть он этого и не заслуживает, как уже неоднократно с ним бывало.

Если это произойдет, решил он, если милость Божья снимет усталость и боль, он расскажет Николо все, что тот хочет знать. Идти до Сант-Анджело оставалось не так и долго, и в оставшееся время он мог рассказать простую историю, опустив опасности потерянного или разбитого сердца, хотя знал: воспоминания более могущественны и опасны, чем само событие. Откуда взялась эта непомерная гордыня, убедившая его, что он способен еще раз пройти по горам, днем и ночью, словно молодой солдат?