Николо замотал головой.

– Она становится белой и крепкой, как лед. Она ослепляет, и ты едва можешь смотреть на нее, и вес возвращается, теперь она напоминает люстру в оперном театре или каком-нибудь правительственном дворце, подвешенную под потолком, сверкающую, тяжелую, под которой люди стараются не стоять. Когда город с одной стороны, а луна прямо над головой, я надеюсь, что не хожу, скособочившись, как датская молочница с одним ведром на конце коромысла, а другим – на голове. В темноте ты видишь два больших источника света: один неподвижный, а второй перемещающийся по дуге. Только утром, когда восходит солнце, ты видишь целых три источника, а позже, когда солнце поднимается выше, два из них гаснут.

– Неправда, – возразил Николо. – Посмотрите. Вот третий. Он еще и шумит.

Алессандро повернулся, увидел огни, движущиеся по извилистой дороге. Идеальное противостояние луны и Рима нарушилось неожиданным прибытием колонны грузовиков и легковушек. В кузове одного грузовика, освещенного фарами другого, ехал духовой оркестр.

– Вот почему Ачерето выглядел покинутым, – догадался Алессандро. – Они помогали Ланчиате. Это место расположено выше и там холоднее. Они, вероятно, работают все вместе на уборке урожая. И везут с собой оркестр.

– Они проедут мимо, – заявил Николо.

– Естественно. Это дорога.

– И что нам делать?

– А что бы ты хотел сделать?

– Так и будем здесь сидеть?

– Если только ты по какой-то причине не захочешь их остановить, – ответил Алессандро.

– Они нас даже не увидят.

– И что? Мы-то их видим.

– Мы будем в темноте. Они проедут мимо.

– И что в этом плохого?

– Не знаю. Получится, что нас не существует, что мы словно умерли.

Алессандро кивнул.

– Я бы выбежал на дорогу и помахал им руками.

– Имеешь право, если тебе так хочется.

– Мне не хочется быть парой глаз в темноте.

– Честно говоря, не понимаю, в чем проблема. – Алессандро пожал плечами. – Скажи мне, минутой раньше Рим и луна сверкали меньшим великолепием из-за того, что ты не мог выбежать на дорогу и помахать им руками?

Николо уже смирился с тем, что им придется наблюдать за проезжающей колонной из темноты.

– Нет. Великолепия у них не убавилось.

– Если на то пошло, – продолжал Алессандро, – расстояние – наше преимущество. Меня это вполне устраивает: наблюдать за колонной из темноты. Пусть проезжают. Наоборот, да простит меня Бог, они проедут, а мы останемся, увидев все, что у них есть.

Ветер уже доносил до них отдельные слова и строки песни, которые обрывались, как разговор по неисправной телефонной линии, но с приближением грузовика с оркестром и всей колонны музыка стала связной, разрывы исчезли. Оркестранты, игравшие на старых инструментах, мало репетировали, зато выпили несколько больше, чем следовало. Каждый полагал себя виртуозом и выводил свою партию без оглядки на остальных. И хотя дирижер энергично и при этом элегантно размахивал руками, значения этих жестов он так и не удосужился уяснить, и если даже сам он что-то и понимал, то его оркестранты – нет.

Однако музыка завораживала благодаря случайной гармонии, вдруг возникающей в общем диссонансе. Кларнет и металлофон, сами того не ведая, на мгновение или два составляли дуэт, который пристыдил бы оркестрантов Ла Скалы, но потом шли каждый своим путем. Тем не менее все эти звуки, усиленные горным эхом и зачастую несочетающиеся, завораживали старика, который знал, что такие духовые оркестры с незапамятных времен играли на площадях сельских городков при большом скоплении народа.

На скамьях, временно поставленных в кузовы грузовиков, которые обычно использовались для перевозки сена, сидели десятки уставших фермеров и их жены. Один грузовик тянул за собой прицеп, набитый инвентарем, сверкающим в лунном свете. Когда колонна проезжала мимо Алессандро с Николо, сидевших на плоской вершине холма, они увидели человека, который встал, уцепившись за борт.