– Что у него? – привычным тоном спросил Галушко.

– Грипп, и очень затяжной… Нужно побыстрее перевезти Марея Гордеича в село, – сказала Анастасия Федоровна, подойдя к Лисицыну.

– Я давно ему об этом толкую. Там и доктор и больница, да не сразу его уломаешь.

– А что, Михаил Семеныч, вы могли бы сводить меня на Синее озеро? – вдруг, меняя разговор, спросила Анастасия Федоровна.

Лисицын растерялся. «Уж не думает ли она начать какие-нибудь поиски на манер Алеши? Опередит парня, и тогда все пропало», – пронеслось у него в мыслях. Он задержался с ответом, обдумывая, как лучше поступить в этом случае.

– Я проведу вас к Синему озеру, – заметив колебания отца, предложила Ульяна.

– А что вас, извиняюсь, на Синее озеро потянуло? – скрывая под смешком тревогу, спросил Лисицын, подумав: «Неужели старик что-нибудь лишнее мог сказать?»

– Горячие ключи.

– Вон оно что! – с облегчением воскликнул Лисицын. – Нашу лечебницу от ревматизма захотели посмотреть? Доброе дело!

– Вы слышали об этих ключах, Демьян Романыч? – Анастасия Федоровна взглянула на фельдшера.

Галушко широко раскинул руки, закрыл глаза, и длинные усы его затряслись от смеха.

– А вы… вы их больше слушайте, они-то, охотнички, наврут вам с три короба. Горячие ключи!..

Лисицын сдвинул шапку набекрень, скосив глаза, неприязненно посмотрел на Галушко, грубовато сказал:

– Ты знаешь что, гражданин хороший, охотников не хули. Ты в нашем деле такой же тумак, как мы в твоем.

Анастасия Федоровна видела, что Лисицын задет до глубины души.

– А вы, Михаил Семеныч, не сердитесь на него. Уж такой он Фома-неверующий.

Ульяна скомандовала:

– Иди, тятя, неси скамейку. Перепреет рыба!

Лисицын пошел в избушку, виновато поглядывая на Анастасию Федоровну и уже раскаиваясь за свои резкие слова, сказанные фельдшеру.

Тайга наливалась соками жизни. Гривы и косогоры покрывались травой. На черемуховых и рябиновых кустах зеленела нежная листва. По шершавым стволам сосен, пихт и кедров текли струйки пахучей смолы. Воздух был насыщен запахом молодой земли: из логов, размытых ручьями, тянуло пресной сыростью суглинка, ранние цветы, пробившиеся у кореньев редких березок, источали приторную сладость, полусгнивший валежник испарял настой плесени, смоль разбрасывала щекотавшую ноздри горечь. Струйки свежего ветерка незримо перемешивали эти запахи, солнце согревало их, и они рассеивались по тайге терпким теплом весны.

Где-то в голубой выси неба над лесом плакал лебедь, оглашая тайгу своим надрывным зовом. Но здесь, на земле, никто не хотел внимать его тоскливой песне. Прячась в ветвях, дрозды, синицы, иволги, чечетки, рябчики, кедровки весело свистели, трещали, рассыпали дробь с такой яростью, будто хотели перекричать друг друга.

В этот лучистый день, радостно сиявший над омытой дождями тайгой, Анастасия Федоровна шла с Ульяной к Синему озеру. Ульяна шагала впереди, Анастасия Федоровна – вслед за ней. Она жила во власти запахов и звуков, чувствовала, как пробужденная солнцем земля будоражит ее кровь, наполняет душу неясным беспокойством. На плече Ульяны висело двуствольное ружье, на спине – мешок с провиантом. Девушка была опоясана широким кожаным патронташем. Она шагала легко, свободно. Колоды и кочки она перепрыгивала без всякого напряжения, чуть взмахивая руками. Это движение гибких рук девушки всякий раз напоминало Анастасии Федоровне взмах крыльев птицы при взлете. Во всей фигуре Ульяны, в ее манере держать голову слегка приподнятой было что-то стремительное, как у ласточки, поднявшейся в просторы неба.