Отчим показывается в арке, соединяющей кухню и прихожую. В фартуке и домашних больших тапках. Не изменился. По-прежнему сам моет посуду и готовит еду. Деньги позволяют нанять домработницу, а он все делает по старинке.

— Семён? — удивляется дядя Леша.

— Я.

— Чего это ты вдруг объявился? Бабки закончились?

— Нет, взять кое-что, — я беспардонно прохожу в дом и иду к лестнице на второй этаж. Больше не желая с ним говорить. Настроения нет. Да и общих тем за три года как-то у нас не нашлось, поэтому тратить время на пустую болтовню не вижу резона.

— И ты даже не спросишь, как у нас дела? Как дела у мамы? Вот так просто зашёл и все? Молча? — жмёт на «больное» он.

Я застываю. Замираю на полушаге. Нет, о маме я особенно не хочу ничего знать. Просто не могу. Пробовал, но не получается. И все члены семьи это знают. Один он, как твердолобый хочет добиться участия с моей стороны. Но ее не будет, как не старайся. Хоть свяжи, хоть пристрели, задуши, я не поеду к ней и не позвоню! Мне так легче! Семье так легче! Ей так легче. Без меня.

— Я знаю, как у нее. Аня все докладывает, — вру. Аня ни слова не говорит о маме. По моей просьбе.

— При чем здесь Аня? Ты ее сын! Она спрашивает о тебе, — отчим делает небольшой шаг ко мне. Его тапки жутко раздражают. Напоминают об уюте.

— Мне некогда, дядь Леш. Ехать пора.

— Снова сбегаешь? Уходишь от разговора. А она, может быть, ждёт тебя… — горько произносит.

— Да не ждёт она! — выталкиваю вдруг ненужный воздух из груди. — Не ждёт! Она, в отличие от всех вас, знает, какой я. Мне не нужна вся эта херня, ясно! Она-то как раз все понимает. Уверен, она ни разу обо мне не спрашивала. И не звала. Так что эта тема закрыта, раз и навсегда.

— Вообще-то, спрашивала. Каждый день спрашивает. И ждёт… Ей недолго осталось. Каждый день как последний. Неужели не хочешь попрощаться с собственной матерью? — голос отчима звучит твёрже и грубее.

А у меня кулаки чешутся. Хочется дать ему по роже.

— Свидимся на том свете. Все мы сдохнем когда-то. У меня дела, — кидаю ему и ухожу на второй этаж.

Я ни разу не посмотрел ему в глаза. Душу берегу. Не хочу видеть пелену слез. Достало! Неужели не понимает, что я сойду с ума. Итак почти сошел. Я уже смирился, что она умерла… хотя она ещё живая. Да, вы скажете, что я псих! Не отрицаю! Но по-другому не умею. Не могу. Я слишком сильно люблю свою маму. Настолько сильно, что не могу видеть ее в таком состоянии. И она это знает. Не ждёт! Отчим врет! Лезет в нашу семью со своим дебильным уставом и считает, что сделает всем нам лучше. Тошнит от его добродетели, весь из себя хороший. Полная противоположность мне. Пора ему это выучить. Одно у нас все-таки общее есть — упорство и умение стоять на своем. И если наши мнения расходятся, мы никогда не найдем компромисс.

Толкаю плечом дверь и шагаю в свою комнату. Вещей осталось немного, почти все перевез на квартиру. Ищу в ящике старенький Айфон, так как вчера разбил свой новый. Денег лишних нет, придется ходить пока с ним. В чем-то отчим прав, но я никогда не попрошу у него денег. Давно привык зарабатывать сам.

С остервенением тормошу содержимое ящика. Какие-то тетради, бумаги, старые документы, на самом дне вдруг отыскивается фотография. На ней я, Аня и мама… Фотография с моего школьного выпускного. Фотка обычная, но именно ее я захотел распечатать и хранить у себя.

Аня в красивом дорогом платье со сложной прической. Мама в деловом белом костюме с распущенными волосами. Ее улыбка такая яркая, что затмевает блёстки на Анькиных серьгах. Глаза у мамы голубые-голубые, и они смеются, они греют теплом, они дарят чувство защищённости и любви.