Амизи появилась в проёме правой двери:

– Ты где был?

– Я хлебнул яда.

Кровь отхлынула от лица Амизи, выбелив бронзовую кожу. Через мгновение она пришла в себя:

– Подробности.

Поднимаясь по лестнице, Кнэф описал, как умерла незнакомка и свои ощущения. Амизи задумчиво кивала. Когда дошли до люка на мансарду, она рассеянно произнесла:

– Всё поняла. Ложись и не беспокойся, минут через пятнадцать сделаю противоядие. – Она побежала вниз, бесшумно ступая босыми ногами.

В мансарде Кнэфа окон не было, но когда он от ароматической лампы запалил светильник, стала очевидна его страсть к пространству, выращенная на просторах дворцов, парков и плодородных полей его родины, смыкавшейся с бескрайней пустыней: ни перегородок, ни массивной мебели он здесь не держал.

На тонконогой стойке с оружием висели изогнутые, точно луки, мечи хопеши, метательные ножи, кинжалы и цепочка с серебряным треугольником – символом Чарума. Вдоль скошенной стены стояли четыре обитых медью сундука. На низком стеллаже хранилось три десятка свитков с поэмами и песнями Такемета.

Кровати тоже не было, вместо неё на полу в несколько слоёв лежали полотна войлока и шкур, застеленные простынёй и накрытые пуховым одеялом. Измученный Кнэф забрался в эту нору, окружённую медными подсвечниками-фигурками танцовщиц, воинов и чудовищ.

Его потряхивало, но Кнэф выпрямился, удобнее положил валик под шею и попытался расслабиться. Он понимал, каждая минута до прихода Амизи будет вечностью, и лучше думать о чём-нибудь другом, но страх перед отравой оказался сильнее здравого смысла. Слишком хорошо Кнэф помнил, в каких мучениях умирали рабы, в обязанность которых входило снятие проб с еды правящей династии. Помнил Кнэф, как умерли две его обезьянки, которым няня давала на пробу пищу после того, как у него забрали раба для проб.

Но ещё острее в памяти Кнэфа стояли последние мгновения жизни неизвестной девушки.

«И теперь я могу умереть из-за глупого спора», – думал Кнэф, глядя в тёмный скос потолка, запятнанный сиянием светильника. Перед мысленным взором Кнэфа снова возникло посиневшее лицо девушки. Глянув на почти исчезнувший с ладони след укуса, он накрыл глаза сгибом локтя.

«Где же Амизи? Скоро она там?.. А что, если я сейчас умру?»

Последнее Кнэф представить не мог. Понимал, что смертен, но не получалось у него вообразить, что станет делать с его бездыханным телом Амизи, как обрадуется его смерти мачеха, опечалится ли хоть на мгновение Бера. Да и, положа руку на сердце, Кнэф не хотел бы это узнать, духом покинув своё бездыханное тело.

Он убрал руку от лица и уставился на тлеющий огонёк ароматической лампы. В его неверном сиянии ему мерещилось движение, пляска фигур. От лампы не тянулся дымок благовоний, но она по-прежнему горела, и Кнэфу подумалось: «Я как она – горю, но без толку… и девушка та тоже: сохраняла в сердце огонь, но так и не сделала то, ради чего он горел».

Люк в полу открылся. Амизи пришла с чашкой и подсвечником на пять свечей. Казалось, в её разгневанных глазах пылал огонь. Кнэф потянулся навстречу. Амизи встала на колени и придерживала чашку с горячим отваром, пока он, морщась и перебарывая тошноту, пил лекарство.

Кнэф откинулся на постель. Рыжие кудри так красиво разметались на простыне, так отливали золотом и огнём, что Амизи не удержалась и осторожно их погладила. Опустила подсвечник рядом с фигуркой свирепого воина, почти залитого воском.

– Расскажешь? – Амизи плавным движением сменила позу, скрестила ноги. Осторожно почесала пальцем под густо подведённым глазом. – Или это опять твоя великая тайна?