Тайна ювелирного дела чуть не вырвалась наружу, когда у новобрачной семьи, поселившейся на втором этаже, вдруг начали цвести кактусы, которые будто бы достались им в наследство от старых хозяев квартиры. Никогда не цвели, вызывали только аллергию и тем самым тяготили супругов. Сначала они думали выбросить эти колючки, потом те, что похуже, расставили по всем подоконникам лестницы в надежде, что разберут соседи, а которые получше носили по квартирам, уговаривая хозяев. К Сколоту они наведывались несколько раз, вдвоем и поодиночке, и все время приносили разные горшки с темно-зелеными, величиной с человеческую голову, уродливыми шарами в шипах и наростах или с плоскими, но высокими листьями, напоминающими ослиные уши.

«Если хотите, я сама буду поливать и ухаживать, – вызвалась однажды соседка. – Нам нельзя держать их в квартире. У мужа, оказывается, страшная аллергия. А вы мужчина одинокий, цветы не помешают! Ну посмотрите, какая прелесть!» Она вертела горшок, но более вертелась сама, словно показывая собственную красоту. И все это в присутствии мужа!

Сколот бы взял, поскольку эти пустынные растения особого ухода не требовали, но соседка с редким и колючим именем Роксана его смущала и вводила в заблуждение тем, что, не глядя даже на присутствие молчаливого супруга, заметно и как-то навязчиво кокетничала, смотрела неким завлекающим взором глубоких, зеленых, как морская вода, глаз. На это ее странное поведение можно было бы не обращать внимания или отнести его к привычной манере держаться, но Роксана Сколоту напоминала Белую Ящерицу, и каждый ее новый приход все сильнее волновал и смущал его. Сдерживая свои чувства, он напускал на себя вид очень занятого человека и отказывался брать растения, ибо заводить какие-либо отношения с замужней соседкой, даже самые невинные, казалось ему мелким и подлым воровством.

И вдруг кактусы стали нежно-зелеными, как глаза Роксаны, и в один день буйно зацвели такими же нежными розовыми, белыми и золотистыми огромными цветами. Причем все сразу, в том числе и те, что прижились на подоконниках лестничной площадки, в результате чего половина их в одну ночь исчезла. Пожалуй, растащили бы все, но в подъезде нашлись знатоки, уверявшие, что цветы распускаются всего на пару дней и увядают до следующего года, однако эти продержались больше недели, а на некоторых, с мясистыми колючими листьями, и того дольше. Восхищенная соседка дважды прибегала к Сколоту и сначала звала к себе полюбоваться, а поскольку он вежливо отказывался, вдруг принесла один могучий кактус, поставила на шкафчик в прихожей и с манящим смешком, как-то панибратски, заявила:

– Как хочешь, назад не понесу. Руки оттянула, пальчики мои затекли… Алеша, ну ты только посмотри, какое чудо! А запах… – И сама обдала его манящим запахом дыхания.

Сколот пожалел, что впустил ее, и отступил на шаг, чтобы сохранить дистанцию.

– Ты только понюхай! – восторженно предложила она и сама уткнулась носиком в огромный цветок. – Какой чудесный аромат!.. Или у тебя тоже аллергия?

– Нет, – проронил он, стискивая зубы.

Роксана загадочно улыбнулась. Едва касаясь, огладила пальчиками розовые лепестки и доверительно прошептала:

– Кстати, он зацвел благодаря твоим опытам.

– Каким опытам? – как можно равнодушнее спросил Сколот, однако напрягся.

– Алхимическим. Ты же по ночам колдуешь под кухонной вытяжкой? Не бойся, Алеша, я никому об этом не скажу. Даже Корсакову. Пока-пока! – Помахала рукой и ушла.

Своего аллергика она звала по фамилии, которая в ее устах звучала как прозвище, и Сколот давно убедился, что главный в этой молодой семье не муж, коему на вид было лет сорок, а Роксана: даже в колючем имени угадывались сила и власть. Всегда молчаливо-вежливый, Марат Корсаков с виду напоминал компьютерщика – вечно отсутствующий, неуловимый взгляд, длиннопалые, по-кошачьи мягкие руки пианиста (не вписывался в образ лишь деловой костюм, в котором он даже мусор выносил). Но это все была лишь внешняя бесстрастность: на самом деле уже не молодой муж юной соседки был полон страсти и энергии, ибо почти каждую ночь над головой Сколота раздавались стоны, женские всхлипы и прочие характерные звуки, которые могли взбудоражить воображение любого холостяка. И чтобы не искушать музыкальный слух, Сколот уходил на кухню, там плавил сталь и тайно злорадствовал, когда среди ночи на аллергика нападал чих. Рано утром сосед уезжал на работу и возвращался поздно, а его жена, судя по скрипу паркета над головой, целые дни проводила в квартире, редко отлучалась в магазин – это уже судя по стуку каблучков на лестнице.