Девушка увидела, что отец пошатнулся и сел на ступеньку, потом, задыхаясь, провел рукой по горлу:

– Я повторяю вам, это ошибка.

– А я прошу, чтобы вы пригласили ее сюда, – настаивал жандарм. Запахнув халатик, Оленька сбежала по лестнице и кинулась к отцу:

– Папочка, я умоляю тебя, никому не верь. Я не брала драгоценности. Княгиня не оставляла меня одну в своей комнате. – Она повернулась к толстому полицейскому. – Господин жандарм, это какое-то недоразумение. Давайте все вместе отправимся в дом Раховских, и я все объясню. А может, они уже все нашли?

Офицер покачал головой:

– Мне приказано доставить вас в полицейское управление к господину Разумову, судебному следователю. Милости прошу одеваться.

Оля прислонилась к стене и закрыла глаза. До нее начало доходить, что все это очень серьезно и связано с тем, что Раховские только сделали вид, что смирились с выбором своего сына. На самом деле княжеская чета решила раз и навсегда разлучить их, опорочив ее доброе имя. Что ж, это им не удастся. Девушка гордо вскинула голову, взглянула на мать, притаившуюся в уголке и раздавленную неожиданным известием, и произнесла:

– Я никогда в жизни не брала чужую вещь. Меня оклеветали. И я докажу господину следователю, что говорю правду. Одну минуту, я оденусь.

Она, не торопясь, пошла наверх, всем своим видом показывая, что не боится ни полиции, ни тех страшных обвинений, которые ей предъявляли. Марта двинулась было за ней, но дочь остановила ее:

– Не надо, мама.

Она спустилась минут через пять, одетая в строгий черный костюм, с маленьким ридикюлем под мышкой. В прихожей жандарм любезно предложил подержать сумочку, пока отец помогал дочери надеть пальто.

– Поверьте, я не задержусь, – твердо сказала Оленька. – Мишель не позволит наказать меня за то, чего я не совершала.

Она вышла из дома в сопровождении краснолицего жандарма, и родители, прильнув к окнам, проводили их глазами.

В коридоре полицейского управления сидело много народу. Тут были и крестьяне, от которых пахло потом и квашеной капустой, и женщины легкого поведения, выделявшиеся из толпы ярко накрашенными щеками и губами, что являлось первейшим признаком представительниц древнейшей профессии. На удивление Ольги, ее никто не заставил ждать. Краснолицый проводник постучал в какую-то дверь, небрежно сообщил, что подозреваемая Ольга Сегалович доставлена, и толкнул девушку в кабинет. Следователь, маленький тщедушный человек с остатками мышиных волос на лысом желтом черепе, курил сигарету, выпуская в приоткрытое окно едкий дым. Увидев девушку, он обнажил редкие, потемневшие от табака зубы, что, наверное, должно было означать улыбку. Девушку затошнило и от запаха, и от вида его гнилых зубов.

– Присаживайтесь, барышня. – Он придвинул к ней стул с засаленным сиденьем, но Ольга оставалась неподвижной, как статуя. – Что ж, не хотите садиться – дело ваше. Может, разговор и не будет долгим. Вы признаете себя виновной в хищении драгоценностей из особняка Раховских?

Оля покачала головой:

– Господин следователь, это обвинение просто смехотворно. В доме Раховских, кроме хозяев, находились также и горничные, и служанки, которые могут подтвердить, что я не поднималась в покои княгини тогда, когда ее там не было.

Фиолетовая верхняя губа снова приподнялась, обнажив лошадиные зубы.

– Вы так считаете, мадемуазель? А вот слуги считают иначе. – Он достал несколько исписанных листков бумаги и потряс ими перед лицом девушки. – Все, как одна, они дали против вас показания, утверждая, что, предоставленная сама себе в ожидании своего кавалера, вы поднялись из передней на второй этаж и пробыли там минут пять. Чем занимались – этого никто не видел.