Слава богу, связь на время стала нормальной:

– Появился человек, заявляющий, что имеет права на клад в доме Моредо!

– Вот как! – комиссар даже присвистнул. – И что же он? Давно в городе?

– Говорит… – трубка снова захрюкала так, что не было возможности разобрать ни слова.

– Что с твоим телефоном? Ладно, не отвечай, – глаза Эстебана Линареса зажглись охотничьим блеском. – Не отпускай его никуда, ни в коем случае! Сейчас я буду.

Комиссар завершил звонок.

– И оставлю от него мокрое место, – добавил он, сжав в воздухе кулак. – Как от гусеницы раздавленной автомобильной шиной. Так он сказал, донья Анна? Ну, пусть ему поможет дева Мария.

Спустя то небольшое время, которое необходимо, чтобы на максимальной разрешенной законом скорости добраться от дома Моредо до мэрии Санта-Моники, в кабинете Эмилио Ортеги разыгралась следующая сцена.

– Идите вы к черту, комиссар! – повышенным, но при этом растянутым и ленивым тоном отпустил в адрес Линареса реплику некий чрезвычайно уверенный в себе синьор. Примерно шестидесятилетнего, или чуть больше, возраста, с чрезвычайно нездоровым цветом лица. Одет он был в легкий светло-бежевый костюм, со старомодной широкополой шляпой в тон.

Гость вальяжно развалился в кресле для посетителей и мелкими глотками пил из высокого стеклянного стакана воду.

– Никуда я не поеду. С какой еще стати!

Синьор в бежевом представился, как Сильвио Саласар. Из вещей при нем был потертый по углам рыжий кожаный портфель. Приехал Сильвио, по его словам, из Мадрида утренним автобусом и, в ожидании, когда будет не слишком рано беспокоить мэра, прикорнул на лавочке в одном из затененных городских сквериков. А затем прямиком отправился в мэрию – заявить о своем праве на сокровища.

Эстебан Линарес, в чьей душе все еще кипело возмущение, вызванное нападением на донью Анну, верить на слово бесцеремонному хлыщу не собирался.

– Ну, вы же отрицаете, что говорили с Анной Моредо? – настаивал комиссар. – Так, давайте, проверим это на месте, в ее присутствии? Чего вы боитесь, раз это были не вы?

– Уверяю вас, ничего! Ваша сумасшедшая старуха может утверждать что угодно, – Саласар допил воду и поставил стакан рядом с графином. – Видимо ей напекло голову у дороги, возле которой она просидела весь день! С какой стати это значит, что теперь, по щелчку ваших пальцев, я должен…

– Откуда вы знаете, что она сидит у дороги? – попробовал зацепиться комиссар. – Это были вы! Вам просто стыдно признаться в таком наиподлейшем поступке…

– О боже! И это ваш комиссар? – гость закатил глаза, и вместе с креслом развернулся в сторону мэра. – Серьезно?

Ортега, сидящий за своим рабочим столом и почти не участвующий в разговоре, отреагировал пожатыми плечами: мол, что ж тут поделаешь?

Словно капризная театральная дива Сильвио издал страдальческий вздох и цокнул языком. После чего «с невероятным усилием» поднял с пола свой портфель и уложил его плашмя на колени. Щелкнув хромированным замком, Саласар вынул из портфеля прозрачную папку с как попало уложенными в нее газетными вырезками, наклеенными на листы бумаги.

– Нате, смотрите! – протянул он папку Линаресу. – Это статьи журналистов, больше десятка. Там все о вашей Анне, заграбаставшей мой клад. И о том, как она проводит все свои дни, там тоже есть. И о деталях аварии. А также там фотографии драгоценностей – которые меня к вам и привели. Я уже рассказывал.

– Расскажите, пожалуйста, еще раз, – попросил мэр Ортега, – для синьора комиссара, синьор Саласар.

Гость отложил портфель и достал из внутреннего кармана пиджака несколько черно-белых фотографий – довольно старых, пожелтевших, с загнутыми и оторванными уголками.