Однажды Сансан принялся расспрашивать, насколько сильно уважаем полковник Гаусс в мире людей. Мигулис, развеселившись, поведал, что имя полковника Гаусса носит важный закон науки, а также второй по величине город на планете Ферера. Сансан удалился задумчивый, а в следующий визит сообщил, что настало время сделать торжественное объявление.

Забравшись на стол в конференц-зале, он сообщил полковнику, что назвал собственным именем всю планету – Сансан Тулф. Также имя Сансан Тулф получила звезда Ассанта, Большой Шелл и заодно все небо. А также именем Сансан Тулф отныне называется сезон дождей.

Но и полковника Сансан не оставил в обиде – назвал его именем самый большой поселок: все, что раскопано в пустыне над базой, теперь называется Сан-Гсс. Сообщив все это, Сансан потребовал себе новую медаль. Медали не оказалось, а разбудить Ляха и поставить к 3D-принтеру не удалось: Лях был в глубоком запое.

Сансан был крайне разочарован отсутствием награды: он нервно и обиженно щелкал клешнями. А потом поинтересовался: когда уже наконец он сможет жить здесь, на базе, вместе с людьми?

Дженни ответила, что это входит в планы. Все думали, что это шутка, но к вечеру Дженни приказала начать подготовку верхнего нежилого этажа, который по плану базы предназначался под тюрьму, для рецидов.

Полковник принял это известие, не меняясь в лице. Но вечером в комнату Дженни постучал Херберт и сказал, что надо поговорить и что он по поручению остальных.

– В чем дело? – осведомилась Дженни.

Херберт помялся.

– Дженни, пускать рецидов на базу – безумие! Вам мало, что вы поселили их у нас на голове?

– И ничего плохого не произошло, – возразила Дженни. – Теперь они станут ближе на один этаж. Свободного прохода не будет, мы поставим стальные двери.

– Но это опасно для людей!

– Если бы они хотели напасть, давно бы напали, – парировала Дженни. – Мы проводим интеграцию и ассимиляцию.

Херберт перевел дух.

– Вы хотите изменить рецидов… – с горечью сказал он. – Но вы даже людей не можете изменить! Что бы вы ни делали, Дженни, все равно Лях при первой же возможности продолжит спиваться, полковник – жечь огнем врагов, Саймон – трусить и доносить, Петерсон – думать только о себе, а Мигулис – играть в диванного воина правды: сливать в Сеть нежелательную информацию и наводить друзей-блогеров на горяченькие новости…

– Вы думаете, это делал он?

– Я не думаю, я знаю.

– Хорошо, а я?

– А вы, Дженни, будете самоуверенно гнать по своим учебникам и карьере как трактор. Пока вам не перекусят траки те, кого вы так нежно пытаетесь ассимилировать.

– Ну ладно, а вы? – вскипела Дженни. – Кто вы, Херберт? Да вы хуже всех! Вы неудачник, который презирает всех вокруг и видит в людях одни мерзости!

Херберта передернуло, но он совладал с собой и высокомерно пожал плечами:

– Даже ваше хамство, Дженни, не отменяет сказанного мной: вы надеетесь изменить кровавых упырей, но даже людей изменить не в силах.

– Всего доброго, Херберт, – Дженни указала на дверь. – Прочтите наконец учебник.

С тех пор Сансан начал стучаться в дверь нижнего яруса постоянно, хотя открывали ему по-прежнему лишь по понедельникам.

Дженни каждый раз готовила новые тезисы и читала рецидам цикл лекций по культуре, а затем Сансану вручали новую медаль. Сансан точно знал, какую он медаль хочет, – он всякий раз подолгу засматривался на жетон, висящий на шее у Дженни. Ему много раз объясняли, что вот конкретно этот жетон принадлежит полковнику, является символом базы, не дарится и не меняется.

Рециды привыкли к тому, что полковник говорит неохотно и без интонации, повторяя за Дженни, а переводил по-прежнему Мигулис. Дженни к тому времени сама неплохо подтянула язык, но кто же будет слушать самку?