Последняя тема, которую О’Коннор и Йоффе считают существенной для осмысления нейронаучных идей в рамках их усвоения обыденным сознанием, касается социальной стигматизации. Биология мозга ассоциирует различия между социальными группами, которые отмечены тем или иным общественным клеймом (гомосексуалы; психические девианты; люди иной расы; страдающие избыточным весом; насильники, убийцы и пр.), с их нейроспецификой, не отвечающей статистической социальной и моральной норме. Считается, что такая позиция должна способствовать расширению диапазона социальной толерантности в отношении «других». Однако на практике нейробиологическая интерпретация социокультурных стигматов и их носителей как субъектов иной биоментальной организации усугубляет отчуждение в обществе, усиливает противостояние «мы» – «они» и провоцирует отверженных на борьбу за признание их равноценными членами социума. Одним из примеров этого можно считать упомянутое выше движение за признание «нейроразличий»; к тому же разряду относятся попытки оправдать наркоманию и некоторые виды психических отклонений, которые являются таковыми только в сопоставлении с социально принятой нейробиологической нормой. Как свидетельствуют эмпирические данные, биомедицинская экспликация социальных стигматов чаще всего вызывает негативную реакцию массового сознания и стремление публики дистанцироватся от опасных и непредсказуемых в своих действиях социальных групп. Лонгитюдные исследования не подтверждают и гипотезу о том, что распространение нейробиологических объяснений межгрупповой дифференциации способствует социальной толерантности [Read, Harre, 2001; «A disease like any other?», 2010].

Эмпирические свидетельства, имеющиеся в распоряжении О’Коннор и Йоффе, позволяют сделать вывод о том, что «заявления адептов нейронауки о радикальной трансформации под ее воздействием обыденных представлений о феномене Я, о других и об окружающем мире являются явным преувеличением» [O’Connor, Joffe, 2013, p. 262]. Объяснением социально-психологической устойчивости суждений и установок здравого смысла, касающихся свободы воли, индивидуальной ответственности, нравственных ценностей и психической нормы, служит их глубокая укорененность в культурных нарративах и символах западного общества, при участии которых происходит постепенная социально-психологическая инкорпорация нейробиологического знания в контекст наличных социальных представлений на фоне единичного изменения привычных смыслов.

«A disease like any other?» A decade of change in public reactions to schizophrenia, depression and alcohol dependence / Pescosolido B.A., Martin J.K., Long J.S., Medina T.R., Phelan J.S., Link B.G. // The American j. of psychiatry. – Wash., 2010. – Vol. 167, N 11. – P. 1321–1330.

Abend G. Thick concepts and the moral brain // European j. of sociology. – Cambridge, 2011. – Vol. 52, N 1. – P. 143–172.

Abend G. What the science of morality doesn’t say about morality // Philosophy of social sciences. – L., 2012. – Vol. 43, N 2. – P. 157–200.

Appiah A. Experiments in ethics. – Cambridge (MA): Harvard univ. press, 2008. – 274 p.

Axelrod R. The evolution of cooperation. – N.Y.: Basic books, 1984. – X, 241 p.

Bargh J.A., Chartrand T.L. The unbearable automaticity of being // American psychologist. – Wash., 1999. – Vol. 54, N 7. – P. 462–479.

Changeux J.P., Ricoeur P. What makes us think? A neuroscientist and a philosopher argue about ethics, human nature and the brain. – Princeton (NJ): Princeton univ. press, 2000. – X, 335 p.