Третья нога, на которой держится идеология трехтомника, – это призыв к глобальной социологии, понимаемой как эгалитарное партнерство многих индигенных социологий всего мира. Глобальная социология не может быть создана сверху путем насаждения европейских и американских («северных») идей и методов. Скорее, как утверждается, она должна быть выстроена снизу, посредством сопротивления этой «мейнстримовой социологии» со стороны незападных индигенных социологий, объединивших усилия в построении «альтернативной социологии». Поистине революционный проект!

В студенческие годы я столкнулся с марксизмом-ленинизмом, и потому на ум неизбежно приходят некоторые отзвуки этой доктрины и ее логики. Просто рассмотрим примеры. Тезис первый Буравого: социология не имеет собственного предмета, но у нее есть специфическая точка зрения – точка зрения гражданского общества, с которой она только и может изучать рынок и государство, развенчивать «экспансию этих институтов, которая угрожает гражданскому обществу, а стало быть, не только социологии, но и самой способности человечества защитить себя, например, от деградации среды и труда»18. Ну чем не отзвук марксистской «перспективистской» социологии знания, в которой только точка зрения пролетариата раскрывает истину эксплуатации и дает защиту от капитализма? Тезис второй: «Поскольку рынки становятся глобальными, то и социология стремится стать глобальной, вносящей вклад в глобальное гражданское общество, связывающей воедино сообщества, организации и движения поверх национальных границ»19. Социологи всего мира, объединяйтесь; вам нечего терять, кроме своего академического статуса! Парафраз знаменитой сентенции, завершающей первый параграф «Коммунистического манифеста»? Тезис третий: «Если социология может быть конституирована как коллективный актор, то не может ли она также преодолеть оборонительную позицию профсоюзов, как бы она ни была важна, дабы охватить более широкие интересы и глобальное сознание?»20. О да! Пролетарии должны заменить свою узкую профсоюзную ментальность и достичь подлинного классового сознания, как сказали бы об этом Ленин и Лукач.

Нет ничего плохого в таких параллелях. Вдохновение может приходить из разных источников, прозрения могут рождаться при прочтении всякого рода книг. Реальная проблема идеологии обсуждаемого трехтомника в том, что «сильная (революционная) программа глобальной социологии» строится на трех допущениях, которые я считаю ошибочными.

Первая ошибка – это мечтание об эгалитаризме в области, которая по самой своей природе является элитистской, а именно в области науки. Мы хорошо знаем (даже если считаем, что политически корректно это отрицать), что есть великие ученые, хорошие ученые, посредственные ученые, плохие ученые и люди, которые только притворяются учеными. Мы знаем, что есть великие университеты, посредственные университеты, плохие университеты и университеты только по имени. И точно так же мы знаем, что есть ведущие страны, где наука процветает, другие страны, где достижения вторичны и производны, а не оригинальны, и третьи, где наука маргинальна или ее нет совсем. Это также применимо к социологии, социологам, социологическим исследовательским учреждениям и странам, где социология практикуется. Повторю свой лозунг: «Мастерство, а не баланс».

Вторая ошибка – это извлечение ложных выводов из разнообразия и релятивизма. Общества различны: социальные условия, контексты, среды в них различаются, иногда радикально. Но это не значит, что должно быть много социологий, производящих знания для каждого локального, частного контекста. Регулярности и механизмы функционирования и изменения в разных обществах одинаковы. Локальные условия обеспечивают площадку для проверки, коррекции, модификации или приращения универсального социологического знания. Отсюда колоссальная значимость сравнительной социологии, подчеркиваемая всеми, от Огюста Конта до Алекса Инкельса и Масамити Сасаки (Inkeles, Sasaki, 1996). Но не для создания множественных индигенных социологий, каждая о своем отдельном обществе. Повторю: существует одна социология для множества социальных миров.