– Прав? Да разве так бывает, чтобы все сразу удалось!

Демонстрируя свою модель, Рейнгольд оживился и впервые поднял голову, посмотрел прямо на Андрея. У него были печальные и умные глаза. Две глубокие морщины от ноздрей как бы поддерживали усталый рот.

Слушая этого человека, Андрей поражался блестящей выдумке, изобретательности, с какой он умудрялся самыми примитивными домашними средствами разрешать сложные экспериментальные задачи.

– Я вижу, нет худа без добра, – вырвалось у Андрея.

Рейнгольд кивнул:

– Голь на выдумки хитра. Как говорит Кирилл Васильевич Долгин – материальные затруднения…

– …Обостряют ум ученого, – смеясь, подхватил Андрей. Эту фразу он уже выучил. – И все же надо драться, – настаивал он.

Рейнгольд тихо сказал:

– Я жаловался. Тут приезжал начальник главка… Толя, ты бы пошел, там, кажется, мама пришла… – Когда мальчик вышел, он продолжал: – Меня после этого перевели из начальников цеха в заместители.

– И это надо было обжаловать! Протестовать – это же ваше право, нет – долг!

Рейнгольд втянул голову в плечи.

– У меня семья, – сказал он. – Был бы я один… Квартира ведомственная. Мне уже намекали… – Он спохватился, замолчал.

Андрей тоже молчал.

– Мало ли какая оплошка бывает на работе. Переведут рядовым инженером, – с угнетающей убежденностью сказал Рейнгольд. – Разница все же четыреста рублей. Для нас – сумма значительная.

Жена Рейнгольда силой оставила Андрея ужинать. Она была полной противоположностью мужа – толстая, энергичная, с басистым веселым голосом, запаса ее жизнерадостности хватало на всю семью. Несмотря на ее очевидное диктаторство, Андрей с удовольствием подметил своеобразное равновесие влияний: входя в мастерскую, она вела себя тихо и уважительно, и, наоборот, отец и сын, покидая свое царство, попадали под ее безусловную и требовательную власть.

Ужинали не торопясь. По тому, как обсуждали домашние дела, Андрей понял, что это был единственный час, когда семья собиралась вместе, и ему было приятно, что его присутствие не мешает.

Над дверьми замигала голубая лампочка – вскипел чайник. Хозяйка ушла в кухню, и отец и сын, заговорщицки подмигивая Андрею, положили ей в тарелку кусок масла.

– Она изводит себя, чтобы похудеть, – пояснил Рейнгольд. – Не могу видеть, как она голодает.

Хитрость их была разгадана, и разразился шутливый скандал.

В присутствии жены Рейнгольд распрямлялся, виноватое выражение исчезало с его лица, он становился самим собою. Молодость их отношений поразила Андрея, и было понятно, почему Рейнгольд так дорожил своей семейной крепостью.

Как всякий холостой молодой мужчина, Андрей был беспощаден к людям, которые чем-то поступались во имя семьи. Но сейчас он полностью оправдал Рейнгольда. А оправдав, тут же, с места в карьер, предложил перенести окончание работы над автоматом в лабораторию и затем добиваться перевода туда Рейнгольда.

Рейнгольд смешался, томительно отмалчиваясь. Жена пристально посмотрела Андрею в глаза.

– По-моему, начинать надо с человека, а не с автомата, – грубовато, но совсем не обидно подумала она вслух.

Рейнгольд живо обернулся к ней:

– Видишь ли, Валюша, меня упрекали в иждивенчестве… Теперь это дело чести – самому кончить.

«До чего же разобидели человека», – подумал Андрей. Ему были хорошо понятны невысказанные опасения Рейнгольда. Не станет ли в лаборатории его автомат общим автоматом? Как же он тогда оправдает три года своей борьбы?..

Можно было привести много правильных слов, осуждающих эти чувства, но Андрей смолчал, потому что, ставя себя на место Рейнгольда, он испытывал такое же ревнивое собственническое чувство.