Это был наш единственный шанс, я понимал. Чабаш вёз ее в такое место, где я бы не смог её достать. Поэтому… Пули, которыми лупили по окнам, были холостыми, но силы их хватило, чтобы автомобильное стекло расколотить. Взрыв был призван не калечить, а отвлечь внимание, дезориентировать, что нам с блеском и удалось. Ребята обсуждают, довольные - им дай только воли пострелять, адреналин в крови бурлит, а у меня на душе мрак, хоть волком вой. 

– Охрану по периметру усиленную, - отдаю команду я, когда приезжаем домой, уже под утро. 

Я не думаю, что Чабаш ответит нападением уже сегодня, но я должен быть готов ко всему. Я не знаю, насколько ему Белоснежка нужна, готов ли он убивать ради того, чтобы не плакала молча, как сейчас, а ночами обнимала, маленькими пальчиками выводя узоры на груди… Снова хочется убивать. Рычать хочется. Хочется вернуться и заново пережить этот момент превосходства над соперником, уронить мощным ударом на грязную землю, наступить ногой на грудь, слыша, как хрустят ребра… Жаль, не убил. Убивать его сейчас просто нельзя было – это развяжет войну, в которой полягут мои люди. 

— Куда её? — спрашивает Анвар, в голосе плохо скрываемое презрение. 

– В ту же комнату. 

Я слишком зол. Мне нужно держаться от Белоснежки подальше, чтобы не натворить бед, я это знаю. Смотрю в её тонкую спину, когда уводят - так и не догадаешься, что беременна. Говорю себе – потом. Завтра. Хотя бы через час. Не иди к ней, ты же не хочешь её уничтожить. 

Срываюсь и иду. Сидит на кровати, при виде меня вскочила, живот свой беременный руками прикрыла - до боли стискиваю зубы. В потасовке ей все же перепало, хоть и сразу на руках вынес. Платье немного порвано, короткие волосы взлохмаченные, на щеке полоска пыльная.

– Зачем волосы отрезала? – спрашиваю я, заставляя себя быть спокойным. 

– Я не твоя собственность, - отвечает Белоснежка, вдруг ставшая не в меру своевольной. - Что хочу, то и делаю. 

– Ты, - рычу я. — Моя. Блядь. Собственность. 

Вскидывает подбородок. Хочу снова заставить её плакать. Чтобы сука, из-за меня плакала, а не по ёбарю своему слезы лила. Но в ее глазах упрямство, и сила, которой я раньше не замечал. 

– Ты убил моего отца, - тихо отвечает она. — Мою мать. Ты лишил меня семьи. Я никогда не буду с тобой. 

Вот оно какое — бешенство. Оно бурлит изнутри, кажется, вот-вот и порвёт меня на части, и уничтожит все вокруг, и беременную Белоснежку тоже. 

— В тебе мой сын, - выдыхаю я, все ещё держа себя в руках. – Родишь его. Я его заберу, не хочу, чтобы он рос с матерью шлюхой. А потом проваливай, куда хочешь, стелись под кого хочешь. 

Выхожу из комнаты, так хлопаю дверью, что окна дребезжат. Всё ещё пытаюсь в руках себя держать. Закуриваю, но жалкой дозы никотина не хватит, чтобы унять моё бешенство. Наливаю виски в бокал, делаю глоток. Представляю, как голая Белоснежка под Чабашем стонет, стыдливо прикрывая грудь рукой. А потом… Потом притягивает его к себе, открывает ему навстречу розовый рот… Бокал с хрустом разбивается в сжатом кулаке, стекло впивается в кожу. Похер. Вытаскиваю крупный осколок из ладони. Иду к ней, пачкая все каплями крови, как в тот вечер, когда Белоснежка меня покинула. 

В комнате её нет. Захожу в ванную. Увидела меня, вздрогнула, попыталась прикрыться руками — голая совсем. А я стою, смотрю на неё, на небольшой, такой, сука, красивый круглый живот, внутри которого мой ребёнок. На грудь, которая налилась, соски розовые крупнее стали. Что думал до этого - не помню. Пусто стало в башке до звона, в горле пересохло, шагнул к ней.