Когда он остановился, у меня кружилась голова, пульс неистовствовал, трещало в ушах, и я еле расслышал усталый голос Пришельца:

– Время уходит, мне некогда. Говорите, что вы решили.

И опять никто ему не ответил. Лавр Федотович задумчиво вертел длинными пальцами коробочку диктофона. Умное лицо его было спокойно и немного печально. Полковник ни на что не обращал внимания – или делал вид, что не обращает. Он нацарапал записку, перебросил ее Зубо, а тот внимательно прочитал ее и бесшумно пробежал пальцами по клавиатуре информационной машины. Фарфуркис листал справочник, уставясь в страницы невидящими глазами. А Хлебовводов мучился. Он кусал губы, морщился, даже тихонько покряхтывал. Из машины с сухим щелчком вылетела белая карточка. Зубо подхватил ее и передал полковнику.

– Скачок в тысячу лет… – тихо сказал Хлебовводов.

– Скачок назад, – проговорил Фарфуркис сквозь зубы. Он все листал справочник.

– Я не знаю, как мы теперь будем работать, – сказал Хлебовводов. – Мы заглянули в конец задачника, где все ответы.

– Но вы же еще не видели ответов, – возразил Фарфуркис. – Хотите увидеть?

– Какая разница, – сказал Хлебовводов, – раз мы знаем, что ответы есть. Скучно искать, когда совершенно точно знаешь, что кто-то уже нашел.

Пришелец ждал, переплетя руки. Ему было неудобно в кресле с низкой спинкой, и он сидел, напряженно выпрямившись. Его круглые немигающие глаза неприятно светились красным. Полковник отшвырнул карточку, написал новую записку, и Зубо опять склонился над клавиатурой.

– Я знаю, что мы должны отказаться, – сказал Хлебовводов. – И я знаю, что мы двадцать раз проклянем себя за такое решение.

– Это еще не самое плохое, что с нами может случиться, – сказал Фарфуркис. – Хуже, если нас двадцать раз проклянут другие.

– Наши внуки, а может быть, даже дети уже воспринимали бы все как данное.

– Нам не должно быть безразлично, что именно наши дети будут воспринимать как данное.

– Моральные критерии гуманизма, – сказал Хлебовводов, слабо усмехнувшись.

– У нас нет других критериев, – возразил Фарфуркис.

– К сожалению, – сказал Хлебовводов.

– К счастью, коллега, к счастью. Всякий раз, когда человечество пользовалось другими критериями, оно жестоко страдало.

– Я знаю это. Хотел бы я этого не знать. – Хлебовводов посмотрел на Лавра Федотовича. – Проблема, которую мы здесь решаем, поставлена некорректно. Она базируется на смутных понятиях, на неясных формулировках, на интуиции. Как ученый я не берусь решать эту задачу. Это было бы несерьезно. Остается одно: быть человеком. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я – против территориального контакта… Это ненадолго! – возбужденно выкрикнул он, всем телом подавшись в сторону неподвижного Пришельца. – Вы должны нас правильно понять. Я уверен, что это – ненадолго. Дайте нам время, мы ведь так недавно вышли из хаоса, мы еще по пояс в хаосе…

Лавр Федотович посмотрел на Фарфуркиса.

– Я могу лишь повторить то, что говорил раньше, – негромко сказал Фарфуркис. – Меня никто ни в чем не переубедил. Я против всякого контакта на исторически длительные сроки… Я абсолютно уверен, – вежливо добавил он, – что высокая договаривающаяся сторона восприняла бы всякое иное наше решение как свидетельство самонадеянности и социальной незрелости. – Он коротко поклонился в сторону Пришельца.

– Полковник? – произнес Лавр Федотович.

– Категорически против всякого контакта, – отозвался полковник, продолжая писать. – Категорически и безусловно. – Он перебросил Зубо очередную записку. – Обоснований не привожу, но прошу оставить за мной право сказать еще несколько слов по этому поводу через десять минут.