Наконец, позволю себе изложить одно наблюдение более тонкого порядка. Как известно, в большие праздники от народа требуют радостно выть на площадях, обращаясь к Понятному. Народ же понимает под Понятным просто некоего хозяина, покровителя или просто не подразумевает никого. Но, по нашим старым наблюдениям, выл он, обращаясь к Понятному, весьма позитивно, в некотором роде счастливо. Характер этого воя изучен был нами досконально, ибо в нем отражалась душа или настроение народа. Сейчас я позволю себе заявить, что, по моим личным наблюдениям, в последние два праздника характер воя изменился. В вое Понятному стали появляться нелепые, дикие тона, напоминающие угрожающий вой из могилы, если можно так выразиться. К сожалению, с моей точки зрения, это говорит о коренных изменениях, происходящих в душе народа, и отнюдь не в лучшую сторону».

Рарун всегда присовокуплял к своему докладу что-то витиеватое и не совсем понятное, расплывчатое, и ему это прощали. Но в этом своем заключении он был предельно искренен и сам угнетен изменениями характера воя у народа, считая это явление очень опасным.

О вое вообще в этом государстве существовали целые трактаты, ибо выли почти все, не только простой народ, и потому индивидуальный вой мог быть различным: то умоляющим, то безумным, то хохочуще-истеричным, то наполненным черным страхом и тому подобным. Рарун тоже выл, но по ночам и скрывал это.

Валентин услышал этот старинный романс сквозь сон. Он тут же вскочил, накинул что-то и вышел в комнату, откуда раздавались эти чарующие звуки. Он увидел Потаповых, сидящих за столом, а чуть в отдалении, у стола, – Сергея Томилина, который пел. Получалось у него нежно и завораживающе.

– Я со сна подумал, что вернулся вдруг в Россию, – с горечью сказал Валентин.

– Уваров, присоединяйся к нам, – перевел разговор Сергей.

– А вы уже позавтракали?

– Никак нет, – ответил Иван Алексеевич, – мы Сережу слушаем. Он так за душу берет…

Валентин присоединился… и полился обычный русский разговор…

А в это утро далеко от нежданных пришельцев, в Рипане, столице Ауфири, Фурзд сидел в одном из своих кабинетов, в так называемом Доме защиты (в сущности, военное ведомство), и дочитывал доклад Раруна.

Все выглядело довольно мрачно. Фурзд нюхом чувствовал, что народ может выйти на площади, на улицы и требовать, по своему обыкновению, того, что невозможно или до патологии опасно осуществить, к тому же Террап только что издал несколько нелепых указов, не потрудившись даже продумать последствия.

«Он совсем расплылся последнее время, – думал Фурзд. – У него что-то произошло в голове. Но у него власть, пора действовать. Чтобы осуществить мои проекты, нужна тотальная власть». И Фурзд почуял в себе, даже в своем теле, страстное желание получить такую власть. Он потянулся в кресле.

Но как это осуществить?

Фурзд взял лист и написал: «Переворот».

«Это первый вариант, но он не годится. У меня не хватит сил для прямого государственного переворота. Во-первых, на пути стоит Зурдан. Он тут же перехватит инициативу, в его руках полиция. В моих – защитные силы, войска. Их немного. Это не армии доисторических времен. С кем нам воевать? С деловыми трупами? Смешно, зачем?..

Землю трясет, океан сумасшествует, нам только войны не хватает… Доисторические могли заниматься самоистреблением, земля тогда была еще красавица. А у нас». Фурзд махнул рукой.

– Своим путем все кончится.

Он встал, нажал кнопку. Вошел человек в форме.