Сообщение взволновало солдат.

– А как же, – заговорили в окопах. – Как не помочь. Ведь не чужая газета. Своя, солдатская. «Их благородия», чай, не помогут.

Стали сдавать кто что мог. Ломов снял Георгиевский крест, и это послужило примером. Зуев отдал медаль. Пенкин – тоже медаль. Начали сдавать и другие. Кое-кто собрал медяки. Ефрейтор Бабушкин вынул из уха серебряную серьгу.

И вот когда Ломов стал пересматривать собранные в фонд газеты пожертвования, то среди солдатских орденов и медалей он вдруг обнаружил офицерский крест.

Крест озадачил солдата. «Кто бы это?» – размышлял Ломов. Ордена он отправил, а сам стал присматриваться и к офицерам и к офицерским крестам. Заметил: прапорщик Лещ стал ходить без своей награды. «Неужели? – недоумевал Ломов. – Как же это понять?»

Исчезновение креста озадачило и самого прапорщика. Где и при каких обстоятельствах пропал крест, Лещ не помнил. Потерять его, кажется, не мог. Украли?! И здесь Лещ вспомнил про Лёшку. Мальчик отнекивался и уверял, что он ни о каком кресте ничего не знает.

– Да я его и в глаза никогда не видел, – говорил Лёшка.

– «Не видел»! – кричал прапорщик. – А вот тут что у меня висело? – и тыкал себя пальцем в грудь.

– Нет, не видел, – повторил мальчик. – Кажись, там ничего не было.

– «Кажись»! – злился Лещ. – А не ты ли на него всё время глаза пялил?!

Но мальчик по-прежнему упирался и твердил лишь одно: «Не видел. Не брал».

– Ну, может быть, пошутил или взял поиграть, – уже примирительно говорил прапорщик.

– Не брал, – упорствовал Лёшка.

– Скотина! – ругнулся Лещ.

Слух об исчезновении офицерского ордена прошел по полку. Тогда и Ломов подумал о Лёшке. На сей раз мальчик отпираться не стал и сказал правду.

– Так я же его для газеты, – объяснял Лёшка. – Зачем Лещу крест? Обойдется и так. А тут ведь для дела.

Ломов расхохотался. Вскоре про крест узнали и другие солдаты.

– Молодец! – смеялись они. – Значит, и «их благородие» нашей газетке помог. Правильно! – от души хвалили солдаты Лёшку.

Как началось братание, Лёшка не видел. С самого утра он вместе с Пятихаткой возился у походной кухни, а когда повез щи и кашу к окопам, то с бугорочка всё и заметил. Солдаты не сидели, как обычно, в траншеях, а повылезали наружу. Они расхаживали по передовой у самых проволочных заграждений, словно никакой войны вовсе и не было. Лёшка хлестнул мерина, и когда подъехал ближе, то заметил, что в одном месте через проволочные ряды перекинуты доски, а многие русские солдаты и вовсе находятся на стороне немецких позиций. Немецкие солдаты тоже повылезали из окопов и смешались в общей толпе с русскими.

– Что это они? – обратился Лёшка к Пятихатке.

– Никак, братание, – ответил кашевар. Он так же, как и Лёшка, вытягивал шею и с удивлением смотрел на происходящее.

Когда Лёшка перебежал по доскам через проволочные заграждения, он оказался в самой гуще русских, немецких и австрийских солдат.

– О майн гот[3], – закричал какой-то рыжий немец, – кинд, кинд[4]! – и стал показывать на Лёшку пальцем.

Понеслись голоса:

– Кляйнер зольдат[5]!

– Руссишер зольдат[6]!

Мальчика сразу обступили.

– Это Лёшка, наш поваренок, – проговорил Кривокорытов.

Но немцы и австрийцы плохо понимали русскую речь и, вылупив глаза, с любопытством смотрели на удивительного солдата.

Братание, видимо, началось давно. Солдаты собирались в группки, кое-кто даже ходил в обнимку, и все что-то оживленно объясняли друг другу.

– Вы своего Вильгельма, как мы Николашку, – говорил Зуев, – к чертовой бабушке!

Понял ли кто из немцев или просто понравились последние слова, но несколько человек стали выкрикивать: