Изучаю комцивилизацию в уездном переломлении. По Вашему письму ехал как с самым лучшим мандатом[36]. Привет Марии Федоровне[37]. Что здесь ставят в театрах, у гостиннодворцев[38] каменного периода вкус был лучше. Скучаю, хочу домой.
Виктор Шкловский.
Жак[39] как?
Жена на меня сердится.
3 Д<ействующая> Кр<асная> армия
16 июля 1920 года.
Дорогой Алексей Максимович.
Пишу Вам с койки хирургического лазарета в Херсоне. Я был начальником подрывного отряда Херсонской группы войск Красной армии. Вчера в моих руках разорвалась ручная граната. У меня перебиты пальцы на правой ноге и 25–30 ран на теле (неглубоких). Спокоен. Через три-четыре недели буду в Питере. Привет всем. Завтра буду оперироваться.
Виктор Шкловский.
4 <Октябрь – ноябрь 1921 года>
Алексей Максимович.
Я решаюсь говорить очень серьезно, как будто я не родился в стране, которая просмеяла себе все потроха.
Алексей Максимович, потоп в России кончается, т. е. начинается другой – грязевой[40].
Звери, спасенные Вами на ковчеге[41], могут быть выпущены. Встает вопрос о великом писателе Максиме Горьком.
Наши правители обыграли Вас, так как Вы писатель, а они сыграли в молчанку и лишили Самсона его волос[42].
Мой дорогой Алексей Максимович, любимый мой, бросайте нас и уезжайте туда, где писатель может писать[43].
Это не бегство, это возвращение к работе. Здесь, в России, в Вас использовали только Ваше имя.
Уезжайте. Соберите в Италии или в Праге союз из Вас, Уэльса, Ромэна Роллана, Барбюса и, может быть, Анатолия Франса[44]. И начинайте Новую жизнь[45]. Это будет настоящий Интернационал без Зиновьева[46].
Журнал, издаваемый вашим союзом, будет голосом человечества.
Все это совершенно необходимо для русской революции и для Вас.
Оставьте этих людей, из которых одни сделали из Вас жалобную книгу, а другие преступники – и эти, другие, лучше, но Вам необходимо быть не рядом с ними.
Виктор Шкловский.
5 <Ноябрь – декабрь 1921 года>
Дорогой Алексей Максимович.
Живем так себе. Дом искусств[47] дров не заготовил. Пока достал всем три куба, что дальше не знаю.
Издал свою книгу «Развертывание сюжета». Таким образом, цикл кончен[48].
Дал его перевести на немецкий язык[49].
Зарабатываю не плохо, но все время бегаю.
Слонимский написал в пять дней четыре рассказа на шесть листов.
Неплохие[50].
Всеволод Иванов пишет все лучше и лучше.
Последний его рассказ «Дите» привел бы Вас в восторг, такой «индейский» или киплинговский сюжет и такая глубокая ирония[51].
Лунц и Зильбер пишут и сдают экзамены[52]. Федину сделали удачную операцию. Очень сложную: пересадка каких-то кишек и повертывание желудка головой вниз[53].
Выздоравливает.
Зощенко[54] живет трудно.
Жизнь у нас тихая, провинциальная.
Газет не читаем. О Вас думаем часто.
Печатаю книгу Эйхенбаума «Мелодика русского стиха»[55].
Выйдет – пришлем. 13 листов.
Напишите о том, как живете и пишете ли? Меня затормошили здорово, все хлопочу по чужим делам, а сам не пишу. Зима у нас ранняя. Каналы уже замерзли. Петербург ловчится жить.
Происходит что-то непонятное. Пока книг выходит много, и если читатель найдется и мы выдержим новые ставки на типографские работы (набор – 8,5 рублей знак), то, может быть, писатели и не пропадут.
Я же до весны проживу.
Всеволод ходит в новых брюках.
Кланяюсь всем своим инфернальным друзьям, т. е. потусторонним.
Варваре Васильевне[56] отдельно.
Если имеете вести о Титке[57], то скажите ей, что я ее очень любил, а времени не было, так и не сказал.
Всего хорошего. Всего хорошего.
Пишите больше, не мне, а для себя.
Виктор Шкловский.
6 Дорогой Алексей Максимович.