– Мой послал спросить: чо делать-то. Собираться, да убегать, что ли?

– Тебе что, солдаты не сказали? Молиться надо! А ты по деревне носишься.

– Это не солдаты. Это лесная милиция. Говорят, у них есть разрешение расстреливать на месте, за любые поджоги.

– Врёшь?!

– Ничего не вру. Они сами говорили, что могут любого шлёпнуть, кто с огнём будет замечен. И что у них на это бумага имеется…

– Вот те на!… По сурьёзу…

Повисла тишина. Валька, едва двинувшись, присела на самый край лавки и, склонившись, тихонько заплакала. Её никто не останавливал, не одёргивал, так и плакала, всхлипывая чуть слышно. Успокоившись, медленно поднялась, каким-то прощальным взглядом окинула тётку, ребятишек, прижавшихся друг к другу в углу и не шелохнувшихся даже, шагнула к двери.

– Бог с вами. Прощайте пока.

Никто не ответил. Валька плотно притворила двери и торопливо мелькнула мимо окон в обратную сторону.


Григория направили в эту деревню, со странным названием «Головни» для предотвращения панических настроений населения и, по возможности, ликвидации возникающих пожаров. Лошадёнка, вроде и не старая ещё, тянула ходок без особого удовольствия и постоянно норовила перейти на шаг, а то и вовсе остановиться. Приходилось постоянно подгонять её, покрикивая и помахивая прутиком. Но, как бы он ни старался, а в дороге прошёл почти весь день. Ехать пришлось большаком, хоть по сторонам и стоял почти не тронутый, могучий лес. Деревья, в отсутствии ветерка, совершенно расслабились, повесили безвольно свои ветви и терпеливо ждали смены погоды. Ждали дождя.

Когда до деревни оставалось не более километра, повстречался говорливый, хоть и маловодный ручей. Он пробегал под дорогой и манил своей прохладой. Кобылка резко свернула в сторону воды и встала, как вкопанная. Пришлось выпрягать и вести её на водопой. Заодно и сам напился вкусной, настоянной на лесных травах, чуть отдающей болотом воды. Даже едкий дым, затрудняющий дыхание, не мог угомонить проклятого гнуса. Мошка словно ещё больше злилась, ярилась и нападала целыми полчищами. Спасения от неё не было.

Постучавшись в крайнюю избу, Григорий разузнал, где находится школа, и направился к дому местного учителя, чтобы решить вопрос с ночлегом.

Проезжая по улице, невольно оглядывал дома, отмечая, как на многих из них повело крыши. У одних влево, у других вправо. Казалось что дома чуть-чуть пьяные. Но понимал, что они просто уже очень старые, оттого и крыши повело, от времени.

Работая полноправным представителем районного отдела по ликвидации безграмотности, а если по простому – уполномоченным, Григорию приходилось бывать во всех деревнях и сёлах района. Вся его работа заключалась в проверках школ, в налаживании работы в этих школах, встречах с сельскими учителями. Если требовалось, разъяснял какие-то моменты и направления из жизни партии.

Бывал он и здесь, в Головнях, но в памяти это как-то не отложилось. Намеревался знакомиться заново. Но здороваясь с местным учителем, пожилым, убелённым сединами человеком, он вспомнил его, даже вспомнил, как его звать. Вспомнил, как тот, почти всю ночь не давал ему заснуть и всё рассказывал и рассказывал о своей молодости, о том, как славно жилось до революции, какие тогда были послушные и умные дети. Как удивительно они были исполнительны. И всё время вставлял в свой рассказ одно предложение: « НКВД я уже не боюсь. Да, знаете ли, не боюсь. » Повторял эти слова не то, чтобы навязчиво, но довольно часто. Складывалось впечатление, что он специально провоцирует собеседника на нехороший поступок. А, может, у него задание такое было: спровоцировать человека на донос?