Главное официальное лицо и командующий был Густав Франц Вагнер, который наводил ужас жестокостью и был известен громким голосом. Даже эсэсовцы дрожали от его крика. Он надзирал за тем, как разгружались вагоны с прибывшими заключенными, и приказывал разделять мужчин и женщин. Как описывает выживший Кальмен Веврык: «Многие матери не хотели расставаться с детьми, поэтому Вагнер отдал приказ эсэсовцам и украинцам, стоявшим рядом. Они подбежали и начали вырывать детей из рук их матерей. Дети плакали; некоторые почувствовали, что их ждет, другие просто были напуганы этими жестокими убийцами».

Он также описал, где жили заключенные: «Мы спали на нарах из жесткого дерева, сделанных из бревен. Было 4 уровня нар, и 3–4 еврейских узника спали на каждой полке. Ночью люди, некоторые из них уже невменяемые или почти сошедшие с ума, кусались, чесались, бросались друг на друга и царапались. Я слышал много голодных стонов, кто-то визжал и стонал. На ночь дверь запиралась, и маленькие горшки служили туалетом. В бараках вовсе не было света – огонь был строго запрещен – и нас там набилось сотнями. Это кончилось беспорядком, за который наказали побоями»[68].

По словам Веврыка, руководство лагеря держало происходящее в секрете от еврейских рабочих, хотя слухи тайно распространялись. Люди также были настороже из-за зловония. Многие пребывали во власти иллюзии, будто смогут выжить. Веврык говорил: «Можно тысячу раз сказать большинству евреев, что на самом деле там происходило – и они вам всё равно не поверят. Люди верят тому, чему хотят верить или надеются верить, чему угодно, кроме правды, если эта правда достаточно ужасна»[69].

Лагерь был разделён на территории и, к сожалению, для тех, кто хотел больше знать о том, что их может ждать, только надзирателям разрешалось ходить везде, и то не всем. Предисловие к книге Нович включает в себя описание лагеря, которое она смогла сделать на основе рассказанных ей историй, и оно не менялось много лет. Но секретность вокруг лагеря и его уничтожение после восстания породили споры между историками и археологами о точном местоположении объектов и количестве жертв. Никто не оспаривает того, что там убивали (кроме чудаковатой группки ревизионистов), но существуют противоречия, корни которых частично лежат в том, что личные воспоминания использовались как «доказательства» или «улики» в суде, потому что больше никакой доступной информации не было. Карты, которые рисовал А.А. Печерский и другие заключённые, отличаются от тех, которые были сделаны немцами, осуждёнными в нескольких процессах. Но это оттого, что у заключённых не было доступа ко всему лагерю, им приходилось работать с частичными воспоминаниями. Можно спорить о том, была ли дорожка от лагеря II (раздевалки) к лагерю III (убийство) прямой или извилистой, это мало влияет на понимание сути того мира, в котором А.А. Печерский и другие узники оказались после того, как их сняли с поезда.

Кто говорит? Первое лицо и другие рассказчики

Кроме более ранней и разрозненной информации, книга М. Нович первая системно фокусируется на опыте выживших, используя воспоминания как источник. По многим причинам у неё было право сделать это – об опыте выживших почти не было информации, те показания, что существовали, распространялись в польских газетах и отчётах. Наиболее важные советские свидетельства были написано рано, а их авторы позднее впали в немилость у правительства. Статьи в официальных советских газетах подвергались цензуре, а их авторы автоматически подозревались в искажении фактов. Наиболее авторитетные статьи появлялись в ежемесячном журнале на идише «Советская Родина», опубликовавшем в 1973 г. части воспоминаний А.А. Печерского