– Вам не показалось, что Софья участвовала в чём—то опасном?

Родион склонил голову, будто задумался, хотя ответ был готов заранее:

– Опасность – это когда всё слишком гладко, слишком правильно. А Софья входила в этот дом так, словно давно стала его частью. Как тень, которая появляется раньше тела. Значит, кто—то её ждал. А это всегда опасно. За ожиданием стоит желание, а за желанием – разрушение.

Анненков не отвёл взгляда. Родион смотрел ему прямо в глаза. В этой немигающей тишине следователь впервые почувствовал: старик боится. Не допроса и не правды, а того, что правда может оказаться последним, что он успеет рассказать.

Следователь сделал пометку: «Наблюдает за профессором. Следит за реакциями. Знает больше, чем говорит. Осторожность вызвана не тактикой – страхом».

Анненков медленно шёл по коридору. Лёгкий скрип паркета, обитые гобеленами стены, тишина, в которой каждый звук приобретал значение. Он уже понимал: искать нужно не слова, а мелочи – взгляды, заминки, движения, совершённые чуть позже, чем положено.

На повороте у лестницы он заметил Милену Робертовну. Та стояла вполоборота к молодой служанке из кухни. Лицо её было напряжённым, губы двигались почти беззвучно. Разговор явно касался не сервировки.

Заметив приближение следователя, Милена резко замолчала и выпрямилась – слишком поспешно, чтобы это осталось незамеченным.

– Милена Робертовна, – произнёс Анненков ровно, словно только что вспомнил о необходимости задать вопрос.

– Слушаю, – ответила она чётко, почти по—военному.

Анненков наблюдал внимательно. Лицо женщины было безупречно спокойным. Но в её глазах мелькнуло нечто – не страх, а внутренний сигнал тревоги, который она не успела подавить.

– Как вам показалось, Софья чувствовала себя нормально в тот день?

– Да, – быстро ответила она. – Делала всё по плану. Никаких жалоб, никаких тревожных признаков.

– Вы разговаривали с ней?

– Только по хозяйству. Она была сосредоточена. Немного тише обычного, но это не редкость перед подобными вечерами. Все были напряжены.

Наступила короткая пауза. Анненков сделал шаг вперёд, не давя, а сокращая дистанцию, чтобы вопрос нельзя было проигнорировать. Милена не отступила, лишь крепче сжала пальцы на ремешке, перекинутом через запястье.

– Что делал профессор, когда Софья упала?

– Он… – её голос слегка дрогнул, – разговаривал с академиком Анисимовым у камина. А потом… потом все услышали крик, шум. Он бросился сразу, быстрее многих. Сел рядом с ней. Склонился.

– Сел?

Милена встретила взгляд следователя прямо, почти вызывающе. Но в этой прямоте была не сила, а защита.

– Да. Присел на колено. Я точно помню.

Анненков медленно кивнул. Он уже слышал другую версию – от самого профессора. По словам Вениамина Степановича, он не садился, а стоял над Софьей, не касаясь её. Это противоречие ломало сцену, меняло перспективу и смысл. Возможно, кто—то слишком внимательно следил за деталями.

Он не стал озвучивать сомнения. Только отметил мысленно: кто—то здесь путается. Или очень старается казаться уверенным.

– Вы были рядом?

– Я была в зале, у стены, ближе к буфету. Видела, как Софья вышла на сцену и начала падать. Когда все бросились к ней, подошла и я. Вокруг неё уже стояли люди. Она лежала неподвижно, странно вывернутая. Я запомнила это мгновение до мельчайших деталей.

– Что вы почувствовали?

– Что это невозможно.

Её лицо изменилось. Морщина между бровями углубилась, взгляд скользнул в сторону, к окну, за которым уже ничего не было видно – только отражение.

– Она была сильной, – тихо продолжила Милена. – Очень организованной. Не из тех, кто падает без причины. Не из тех, кто просто так уходит.