«Я знаю», — прочла она в его глазах. И покачнулась.

Гермес подхватил её и понёс к выходу из аида, но она нарушила правила этого мира, оглянулась и увидела согбенную фигуру. Он стоял на коленях, закрыв лицо руками — побеждённый, брошенный, бесконечно одинокий. И вокруг него каплями крови рассыпались зёрна граната. Она поспешно отвернулась, потому что увиденное укором давило на сердце.

Наверху мать расцеловала её. Они обе плакали, обнявшись. Кора не могла нарадоваться солнцу, свету, цветам. Настоящим, с корнями. Материнским ласкам, свежим запахам. Мать крепко обнимала её, давая понять, что никогда не отпустит. Деметра и вправду расспросила Аскалафа, кто он и зачем марает её благостный мир своим уродством, как «этот»… Выслушала дрожащего парня спокойно, почти буднично. И так же буднично превратила в ящерицу.

И поскорее увела свою дочь подальше от этого проклятого места. Чтобы та позабыла весь ужас, что ей пришлось пережить.

Но Подземный мир не желал забываться. А особенно — его Владыка. Он являлся ей каждую ночь во снах и горячечно шептал, скользя кончиками пальцев по её волосам: «Богиня… Я раньше не знал, как это — преклоняться»…

И постепенно приходило осознание.

Кора спрашивала мать:

— Тебя мужчина называл когда-либо богиней? Преклонялся перед тобой?

Деметра хохотала:

— Сотни мужчин зовут меня богиней и преклоняются. Только все они — смертные.

— Я говорю о боге.

Деметра замерла, потом тряхнула золотыми локонами и ещё раз хохотнула, но уже не так уверено:

— Ну и выдумщица ты у меня, Кора.

Только она не выдумывала.

А потом были Арес и Аполлон. Они и до похищения сватались к ней, но получили тогда решительный отворот поворот из уст Деметры. Теперь явились попытать счастья вновь.

Сначала пришёл Арес: обозвал её «девкой», заломил руки и норовил залезть под юбку. Только появившаяся вовремя Деметра спугнула его. Следующим нарисовался Аполлон: сочинял красивые стихи, сравнивал её с нежным цветком, а себя — с ярким солнцем, согревающим этот цветок. Кора не оценила столь возвышенных метафор. Мусагет удалился, бормоча, что художник всегда одинок и не понят.

К осени Кора поняла, что сердце её полно тоски по нежным прикосновениям, страстным поцелуям и такой отчаянной любви, что светилась в чёрных глазах.

Когда он вновь поднялся на поверхность, чтобы выслушать волю Зевса — а Деметра собрала целый совет богов, потому что дочери предстояло уходить в Подземный мир, — Кора сама выбежала к нему навстречу из залы, где заседали боги. Каким-то чутьём угадала — придёт! Сегодня!

И кинулась вперёд ровно в нужный миг. Выбежала и замерла, увидев: он осунулся, побледнел, под глазами лежали тёмные круги. Сейчас, освещённый ярким солнцем Олимпа, он выглядел ещё более некрасивым и неуместным здесь. Он и сам это чувствовал — сутулился, словно хотел стать совсем незаметным. Но всё-таки нашёл в себе силы улыбнуться ей. Улыбка удивительно преобразила его: он словно помолодел на несколько лет и стал таким красивым, что яркие олимпийцы меркли на его фоне.

— Я уйду с тобой, — сказала она, протянув ему руку.

Он осторожно взял её ладонь и нежно коснулся губами — перевернул и поцеловал в самый центр.

— Из-за зёрен граната? Или потому, что так решил Зевс?

— Нет, потому что ни с кем больше я не могу чувствовать себя настоящей богиней, — и она шагнула к нему, шатнулась и попала в крепкие объятия, он прижал её к себе, коснулся волос. — Потому что я хочу быть твоей женой, Аид, мой Владыка, мой муж, мой господин.

А потом они поцеловались. И пролетавшая мимо Ирида раскинула над ними свою радугу.