Лает, ворует, бросается.
Однажды она сорвалась с поводка и летела как пуля (черная, низко стелющаяся торпеда) к соседскому громадному псу, которого вывел хозяин. Всем было смешно, кроме меня и пса. Когда я подбежал, Чуня бросалась как обезумевшая и пыталась вцепиться кобелю в глотку. Пусть Чуня ничего не боится, но мы с Павлом I за нее боимся.
Один мой товарищ когда-то рассказал:
– Проснулся в тревоге. Стал вспоминать, что снилось. И вспомнил. Снился замерзший, покрытый льдом и снегом серый город. Я на велосипеде и в какой-то длинной шинели. Знаю, что обязан ехать куда-то, но мне страшно не хочется. И тут я осознаю сразу, как бывает часто во сне, что я солдат немецкой армии времен Второй мировой, и ехать мне надо на восточный фронт. И потому такая тоска.
Это они, мистические любовники страха, в нашей сонной голове шевелятся. Павел I, уже упомянутый, тоже ведь все прусское любил. Не напрасно. Прусское, прыскать, трусить, прусак.
Как ему спалось в его императорской спальне? Кто бы его защитил, кроме родной собачки? Кто бы залаял на стремительные шаги?
И сегодня ночью ко мне опять, как к Павлу I, пришел страх.
Я лежал с собакой, убранной под одеяло, сам лицом к стене, и вдруг мне показалось, что в темноте кто-то стоит, молчит и смотрит на меня.
Это был вздор.
Если бы кто-то стоял и смотрел на меня, пусть даже самый нереальный и призрачный, собака бы выкрутилась из-под одеяла, как яростный волчок, и бросилась бы защищать меня – меня и свое звание дурной собачки (Чуня совсем безголовая и поэтому отважна, как бультерьер, я уже говорил).
Но собачка спала свои положенные 23 часа в сутки, а я совершенно отчетливо чувствовал чей-то взгляд.
И тогда я стал думать о природе страха.
Когда я был маленьким и спал в одной комнате с сестрой и прабабушкой, я часто ощущал это нечто – Того, Кто Стоит За Спиной. Это был не бог, не колдун, не домовой и не призрак. Это было что- то совсем личное. И от того неизбежное.
От него был только один шанс избавиться: не поворачиваться. Одеяло, которым я был укрыт по самый затылок, было магическим заслоном и спасением. Я до сих пор не понимаю, что такого охраняющего было в том одеяле, но защита была.
Тикали часы, прабабушка что-то бормотала во сне, а Тот, Кто Стоит За Спиной, стоял и не уходил.
Мысль, что никто не может стоять в комнате, где спит чуткая прабабушка и раскинувшаяся на своем диване сестра, не приходила мне в голову. Это были наши счеты. Того, Кто Стоит За Спиной, и меня. Бабушку и сестру это не касалось. Никого же не касается чужая смерть. И чужой гость.
Тикали отсутствующие часы, а я был весь в воспоминаниях.
– Ты долго еще будешь думать о другом, а не обо мне? – спросил меня голос. – Обо мне, стоящем у тебя за спиной.
Я повернулся в темноту комнаты – и там, разумеется, никого не было.
И тут собака залаяла.
Чуня слепнет
Чуня слепнет (я лечил ее пять лет от «синдрома сухого глаза», а потом врач Вера Владимировна сказала, что с синдромом все хорошо, его нет, зато есть старческая слепота), Чуня глохнет (особенно ко- гда не хочет слышать то, что не хочет слышать), Чуня даже недавно почему-то в первый раз за всю свою жизнь не вышла на звонок домофона (видно, крепко спала, я даже проверил, не померла ли; нет, не померла), Чуня не в себе, меня зато цепляют вещи. То ли пытаются удержаться, то ли хотят удержать.