– Где это я тренировался?

– В кассе института, когда выдавали зарплату, твоя морда выражала скорбь всего нищенского учёного народа социалистической вселенной, так что талант нельзя закапывать. Учтите, платить буду по тарифу за каждый день.

– Это сколько? – оживился Драперович.

– Прилично, чуть больше вашей месячной зарплаты.

– У меня нет такой зарплаты, месячные только у наших учёных, – у художника перехватило дыхание.

– Не хами, – отмахнулся Шансин.

– Вот мы и будем ориентироваться на зарплату наших светочей, – хохотнул Тарабаркин.

– Согласен, – Драперович вновь уставился в окно, сдвинув брови.

– Тебя я больше не спрашиваю, – Тарабаркин развернул газету и стал что-то там высматривать. – Ага, вот, сейчас мы идём в пожарку, электричка как раз останавливается напротив нужного отделения.

– Это ещё зачем? – вспыхнул Драперович.

– В газете есть объявление, что пожарная часть номер десять продаёт ненужное имущество.

– А при чём тут похоронное бюро? – опешил Шансин.

– Прямая связь.

– Они предлагают покойников по сходной цене, обугленных, выкопанных из-под завалов, аккуратно упакованных в обгорелый саван, – мрачно предположил Драперович, потирая руки.

– Да, каждый из них будет в шлеме и держать пожарный ствол в состоянии эротического возбуждения, – подхватил Шансин.

– Лучше серп и молот, скрещённые на груди, – подхватил художник, – если они мухинские выкормыши.

– И с этим дурдомом я решил строить светлое будущее нашего города?! Нашей страны?! – возмущение Тарабаркина не знало границ, он запыхтел, схватил себя за бородёнку и, волнуясь, шепеляво спросил: – Нам нужен катафалк? Траурная повозка? На чём товар возить будете? – Драперович и Шансин под таким напором вопросов погрузились в глубокое молчание, с явным ожиданием подвоха. – Вот то-то же!

Санька прихватил нижней губой край усов, помусолил и уже спокойно продолжил:

– Они продают списанный автобус, мы его подремонтируем, у меня есть мастера, они из любого хлама сделают «мерседес», потом украсим его. Тут нам нужен будет твой талант художника, и всё, катафалк готов. Завтра утром я куплю старую пивную, что у развилки за улицей Клары Цеткин, и будет у нас офис. Так что тебе, Драперович, работы уже на целых два дня по самые ноздри. Главное, начни с перекраски автобуса, чёрную краску тебе подвезут, я договорюсь, проплачу, время у тебя будет, пока ремонтники займутся двигателем. Костя начнёт готовить объявления, сгоняет в мастерскую к инвалидам, они венки плетут, сторгуешь у них штук двадцать разнокалиберных, только ленты бери пустые. А я постараюсь быстро оформить наше бюро. Вот с названием только есть небольшие сомнения. Мне хотелось бы назвать её «Печальная голубка» или «Последняя новость».

– Ты что, телевизионную программу решил открыть? «Последняя новость»… – Шансин никак не мог решить для себя, что делать. – Так и вижу, выходит дама в слезах и обращается к скорбящим: мол, дети, к нам прибыла «Последняя новость», пора бабкин гроб заколачивать.

– Спорить не буду, – быстро согласился Тарабаркин, – неудачное название, оставим «Голубку».

– А что, – задумчиво произнёс Шансин, – «Печальная голубка» на Кларе Цеткин, романтично, хоть и с гламурным намёком…

– А зачем нам перекрашивать автобус? – спросил Драперович. – Красный катафалк – это модерново, современно, андеграундно, в этом цвете столько глубоко-трагичного, пафосного. Чёрный – плоский, отдаёт ментовским, этакий воронок, везущий зэка. Нет, по мне, красный лучше.

– А традиции? А общественное… – начал возражать Шансин, но Тарабаркин схватил его за рукав, набрал воздуха в лёгкие и прошипел: