Олугда словно пронзила молния; он судорожно вспоминал все, чему учил отец, немедленно пробуя все известные заклинания. Торопливо перебирал комбинации, подносил самоцветы исцеления, которые всегда носил с собой, помогая по наставлениям отца всем нуждающимся. Но ничего не действовало! Даже талисман их рода, самоцвет, зачарованный поколениями мудрых магов. Ничто не выдерживало поединка против серых камней, оттого отчаяние разрывало душу жадными когтями.

В конце концов Олугд просто пытался содрать каменные чешуйки, которые превращали его возлюбленную в живую статую. Но только раскрошил ногти да изранил руки – ничего не действовало. Камень бесшумно полз наверх, покрывая бедра и талию, добираясь до груди Юмги. До ее сердца! И она только порывисто дышала, с надеждой и неподдельной любовью глядя на Олугда.

– Олугд… Прости… Теперь я… Юмги Окаменевшая, – еще нашла в себе силы проговорить воительница, восклицая: – Я… Я всегда любила тебя! С первой нашей встречи!

– Юмги! Юмги! – истошно кричал Олугд, звал ее, но она лишь в последнем порыве подалась вперед, приникая к его губам с отчаянной счастливой улыбкой. Через миг он целовал только камень, который обратил ее в зачарованное изваяние.

И льор заплакал навзрыд, обнимая неподвижную возлюбленную. Магия не сработала, не помогли древние заговоры. Он просил чуда, как в сказках, когда от слез раскаяния и истинной любви оживают мертвые. Но ничего не произошло, лишь прекрасная каменная девушка застыла в трогательной позе с нежно простертыми руками и чуть приоткрытыми полумесяцами губ. Казалось, это просто непостижимо похожий портрет искусного скульптора, но для Олугда мир разорвала невозможная трагедия, невосполнимая утрата.

Он обнимал холодеющий камень, гладил неподвижные завитки тугой косы, приникал лицом к твердым щекам, которые лишь несколько мгновений назад отвечали податливой мягкостью. Все унес мороз оцепенения.

И Олугда долго сотрясали рыдания. Вздрагивая и воя, он, казалось, оплакивал не только их погибшее счастье, но и весь обреченный мир. В тот миг он в полной мере осознал: Эйлис смертельно болен. Но вскоре настало время, когда влага иссякла из покрасневших глаз; принц отошел на пару шагов, решительно говоря:

– Ты оживешь! Я тебе обещаю! Юмги, ты оживешь! Ты никогда не сдавалась, и я не сдамся!

На прощанье он еще раз обнял возлюбленную, заставляя себя отойти, чтобы не слиться единой скалой неотвратимой скорби.

В дверях показался отец, понимающе опустивший голову; он взял сына за плечо и увел в тронный зал.

– Пойдем, сынок. Ей уже не помочь.

– Пойдем! Теперь мы вместе будем искать лекарство от каменной чумы, – лихорадочно оживленно кивнул Олугд. – Они все живы! Я верю в это!

– Что ж… хотелось бы и мне верить.

С той поры Олугд вместе с отцом проводил дни и ночи в библиотеке, по крупицам собирая древние знания Эйлиса о магическом балансе, о силах, что неподвластны льорам. В те тяжелые дни изнурительного получения новых знаний некогда ленивый принц в полной мере осознал, насколько мудрым был его отец.

Он хранил множество манускриптов, сопоставлял, казалось, совершенно случайные факты. В какой-то момент им представлялось, словно они близки к разгадке, несколько раз они даже пробовали приготовить зелья-противоядия. Но ничего не удавалось: множество живых статуй ячеда так и покоились в разных частях замка.

Вскоре отец заботливо собрал их всех в одном укрепленном зале. Они надеялись, что однажды получится сотворить какое-нибудь коллективное заклинание или распылить чудодейственный порошок. Хотя отец не очень-то верил в столь простой исход. Чутье и знания подсказывали: речь идет о сбое на уровнях линий мира, тех потаенных рычагов, до которых удавалось добраться лишь в пики магической активности. И уж точно не циркониевым льорам довелось бы распознать, что именно сломалось, в каком месте вечные нити перепутались или разорвались.