Наконец, Брайд забрал змею у Хеннесси и осторожно выпустил обратно в подлесок. С некоторой горечью он заметил:

– Это музей неспящих. А как бы выглядели артефакты мира сновидцев? Нынешняя цивилизация настолько убеждена в собственной несостоятельности и правах, что вечно пытается заглушить шум других видов своим жалким белым шумом неудавшихся амбиций и сексуальной тревожности. Горстка людей протестует… но что, если бы голосов стало большинство? Каков мир бы был. А теперь маски.

Ронан достал вещицу из кармана куртки. Две простые шелковые маски были одними из первых, что пригрезились им с Брайдом… маски, которые мгновенно усыпляли надевшего одну из них. Брайд в значительной степени предпочитал их тем снотворным, которые Ронан принимал до их встречи.

«Нельзя есть грезы, – отчитал его Брайд. – В лучшем случае, они уморят тебя голодом, а в худшем – обретут контроль над тобой. Сны подобны словам, подобны мыслям. В них всегда больше смысла, чем кажется. Ты уверен, что эти таблетки всего лишь тебя усыпили?»

Руки Ронана стали горячими, сердце бешено заколотилось. Потребовалось всего пару недель, чтобы маска начала вызывать у него рефлекс, как у подопытных Павлова.

Брайд окинул взглядом разрушенное пространство.

– Давайте найдем безопасное место для сна.

Спать. Видеть сны: безотлагательно, целенаправленно. Грезить: с другими сновидцами.

Это всеобъемлющее, теплое чувство вновь разлилось внутри Ронана, теперь уже достаточно сильное, чтобы он мог дать ему название: сопричастность.

Хеннесси снилось Кружево.

Всегда один и тот же сон.

Темнота. Хеннесси не имела веса в этой иллюзии. Ни винтик в машине, ни травинка в поле. Возможно, пылинка в сердитом глазу скачущего монстра, моргнул – и она исчезла. Но не более того.

Медленно сон озарился, и свет обличил то, что было там все время. Вещь? Сущность. Ситуация. С зазубренными, геометрическими, замысловатыми и неровными краями, как у снежинки под микроскопом. Оно было огромным. Огромным не как шторм или планета, но огромным, как горе или ненависть.

Это было Кружево.

На самом деле это было не то, что можно увидеть. Скорее то, что можно почувствовать.

Когда Хеннесси впервые увидела Джордан наяву, та спала, свернувшись калачиком позади нее. Ее присутствие одновременно дарило чувство покоя и отталкивало. Покоя, потому что она была теплой, знакомой, совершенно такой же, как Хеннесси. Но также и раздражало, так как Хеннесси, привыкшая на протяжении последних десяти лет спать одна, вздрогнула и проснулась, когда дыхание Джордан едва ощутимо коснулось волос у нее на затылке. Невозможно подготовиться к осознанию присутствия двойника из твоих грез наяву. Хеннесси не понимала, чем обязана появлению Джордан здесь, в царстве бодрствования. Она не знала, станут они лучшими подругами или соперницами. Не знала, попытается ли Джордан узурпировать ее жизнь. Не представляла, как поступить, если Джордан отречется от нее и уйдет. Или что делать, если она примет ее и останется с Хеннесси навсегда, на веки вечные. Возможно, Хеннесси никогда больше не будет одинока, но было непонятно, хорошо это или плохо.

Что это за чувство?

Кружево.

Позднее Хеннесси приснилась Джун, ее вторая копия. Она неслышно пробиралась посреди ночи по коридору новой дыры своего отца в пригороде, проводя пальцами по стене, потому что мать сказала однажды, что оставлять жирные следы на поверхностях – это своеобразная форма бунта. И вдруг увидела себя, маячащую в конце коридора. «Невозможно, – подумала она. – Я оставила Джордан в комнате»