Мадлен никогда не надоедало узнавать подобные новости. Всю ее усталость и плохое настроение как рукой сняло, ей хотелось сразу же узнать подробности.

– Вот как?

– Не делай такого заинтересованного лица. Положение у него – хуже не придумаешь. Долгое время употреблял наркотики, постоянно пил-курил, бегал за женщинами – если, конечно, верить газетам. Словом, сердце его порядком поизносилось.

– Вот как? – Мадлен откинулась на спинку стула и внимательно посмотрела на человека, который научил ее почти всему, что она знала о пересадке сердца. Алленфорд был, что называется, хирург от Бога и, как следствие, отличался амбициозностью и уверенностью в себе. И если уж Крис говорил, что дела пациента плохи, значит, так оно и было.

– Ситуация критическая.

– Данные анализов?

– Ему тридцать четыре года, СПИДа и рака нет. Кардиопатия в терминальной стадии. Провели вчера обычную серию анализов крови, там все в порядке. – Крис подался вперед и подвинул малиновую папку поближе к Мадлен. – Но в целом, как я сказал, дела у него неважные. Он один из этих богатых, знаменитых голливудских типов, которые думают, что весь мир у них в кармане.

Мадлен и раньше уже говорила с Крисом на эту тему. Как обычно, он думал в первую очередь о том, как результаты операции скажутся на репутации клиники и каковы реальные шансы пациента на длительное выживание после пересадки. Только тщательно взвесив все «за» и «против», он решал отдать конкретному больному то или иное сердце, поскольку сердца являлись страшным дефицитом. Мадлен не завидовала Крису. На его плечи ложилась колоссальная ответственность. Всякий раз, когда он принимал решение в пользу одного из пациентов, другие тем самым почти наверняка приговаривались к смерти. И так всегда: кто-то выживал, кто-то умирал. Очень просто. Клиника не могла позволить себе роскошь трансплантировать сердце пациенту, который впоследствии не сможет ухаживать за ним должным образом.

– Я встречусь с пациентом, поговорю с ним, – сказала она.

Крис взглянул на Мадлен. Одного взгляда было достаточно, чтобы они поняли друг друга: оба знали, что Мадлен поддержит решение Алленфорда и этим как бы примет на себя часть его ответственности. «Я скажу, следует ли давать ему шанс…»

Обычному смертному нельзя было иметь такой власти над жизнью другого смертного.

– Мы должны во что бы то ни стало сохранить его анонимность. По всем документам он будет у нас проходить под чужим именем. Так что предупреди персонал: если его настоящее имя и диагноз станут известны хоть одной живой душе, я уволю их всех до единого.

– Я поняла.

– Я сам поговорю с ними, чтобы они делали все как можно быстрее. Хильда проведет все остальные анализы и даст больному необходимые указания. – Он многозначительно посмотрел на Мадлен. – Если в самое короткое время этот пациент не получит новое сердце, не хотел бы я оказаться на его месте.

Она понимающе кивнула. За годы работы в клинике они научились прислушиваться к своему внутреннему голосу.

– Хотите встретиться сегодня в обеденный перерыв и поговорить более конкретно?

– Очень хорошо. Тогда часа в четыре, если ничего к тому времени не произойдет.

– Отлично. – Улыбнувшись ему, Мадлен раскрыла папку и заглянула в графу «Имя». Анджело Доминик Демарко.

– Нет, – прошептала она, не в состоянии поверить в это.

Она резко захлопнула папку, но было уже поздно. Воспоминания нахлынули с такой силой, словно бы Энджел в этот миг оказался в ее кабинете. Она вспомнила громкий, кудахтающий смех Энджела, вспомнила его слегка развинченную походку, его манеру проводить рукой по длинным, темным, почти черным волосам. Но лучше всего она запомнила его зеленые глаза под густыми бровями и хищное, угрожающее выражение лица. До тех пор, пока он не улыбался.